Без Любви   ::   Седов Б. К.

И теперь у меня было то, ради чего я полгода ползал по канализациям, по ижменской тайге, по таджикским горам…

У меня были сотни и сотни миллионов.

Я точно знал, что они у меня были.

Теперь - точно.

Когда таксист привез меня в Шереметьево, мне в голову пришла настолько интересная мысль, что я велел ему разворачиваться и рулить в центр Москвы.

***



И вот теперь из окна моего номера открывается вид на море.

Отель стоит на некотором удалении от берега, и от кромки пляжа его отделяют метров сто - сто пятьдесят этакой сплошной икебаны, состоящей из коротко подстриженных зеленых газонов с торчащими из них пальмами и причудливо изогнутых бассейнов, по мраморным краям которых расставлены шезлонги с блаженствующими в них красавицами…

Красавицы потягивают модный напиток - сангрию - сладковатый хмельной компот из легкого красного вина и доброй смеси разнообразных фруктов, а подле красавиц увиваются местные культуристы с большими членами - джиголо, лелея надежду прельстить кого-либо из богатых американочек. Прельстить диким видом по-африкански сухих и в то же время рельефных торсов и особенных ослепительных улыбок, секрет ослепительности которых в контрасте белизны зубов с чернотой афро-арабского лица.

Одно слово - арапы Петра Великого.

Понятное дело, для чего Петр Алексеевич их предка в нашу питерскую холодрыгу притащил - придворных дам оживить. Хоть и царь-плотник, а понимал в женской сексуальности!

Впрочем, никакой ревности белого человека эти многочисленные джиголо во мне не вызывали. Я так для себя рассудил - если кому из скучающих американок ЭТОГО надо, то и пусть тешатся на здоровье!

Мне здесь нравилось.

Единственное, что слегка нарушало мой почти полный комфорт, так это постоянное желание закурить. Но слово, данное самому себе, надо держать. Раз уж я поклялся, что если доберусь до сокровищ Кемаля, то брошу курить, значит - надо держаться. И так как все мы - джентльмены удачи - люди суеверные, то не стоит гневить небеса нарушением данных нами клятв!

В наказание себе за привычку к никотину я начал совершать утренние пробежки, и несмотря на постоянные плюс сорок по Цельсию, по утрам здесь таких джоггеров из американцев и европейцев набиралось немало. И мне нравилось, как стройные и даже поджарые, почти все как на подбор белобрысые шведки или мисс Луизиана со Среднего Юга - пробегая мне навстречу по кромке утреннего пляжа, - улыбаясь, кричали свое "хай"… Не как немецкое лающее "хайль", а нежное, даже заигрывающее, с таким волнующе-протяжным "а-а"… Мол, приве-е-е-т!

А я им по-пионерски - салют, девочки!

Я уже неделю здесь.

Я теперь - "репозе", как говорит моя нанятая одновременно для дела и для развлекухи местная училка французского. Репозе значит "на отдыхе". Я на отдыхе от трудов…

Эх, знала бы она, от каких трудов я тут репозе!

Но лучше бы ей этого и не знать.

А неделю перед этим были деньки, полные смятения.

Но не того смятения, которым означилась первая глава Анны Карениной, где все смешалось в доме Облонских. Стиве Облонскому с его проблемами - до моих проблем, как африканскому пигмею до Чарлза Бронсона! У Стивы вся его проблема была в том, что жена застукала его с гувернанткой. А шуму Лев Николаевич такого из этого развел, что банальнейшая ситуация со смятением дома Облонских потом стала притчей во языцех. А что же тогда говорить о смятении в моей душе, когда речь шла о миллиардах…

О миллиардах…



Но - по порядку.

Тогда в Шереметьеве я все-таки правильно тормознулся и не полетел в Питер. Еще неизвестно, что бы со мной было, явись я к Стилету с моими колечками. И был бы я жив теперь, кто знает…

Мозги тогда у меня работали в режиме какого-то божественного откровения, на каком-то ангельском автопилоте.