Алкамен - театральный мальчик   ::   Говоров Александр

С улыбкой вспоминаю нашу старую тесную каморку в сгоревшем театре.

- Алкамен, как - это ты?

Чей же это такой мучительно знакомый, скрипучий голос? Это старый жрец Килик, еще более косопузый и еще более оплывший, смотрит на меня глазами зачарованной жабы.

- Да, это я! - отвечаю я дерзко. Килик кашлянул и удалился, потому что в театре теперь распоряжаются другие, и хореги уже кличут актеров на сцену.

Представление началось. Хор, одетый в пеструю, раззолоченную и расшитую одежду персидских вельмож, возбуждает целый шквал свиста, крика, яблочных огрызков. Так зрители - виноградари, корабельщики, торговцы выказывают свою ненависть к захватчикам. Зато, когда вестник рассказывает о гибели царского флота, в театре бушует восторг.

Царица плачет; рыдают, заламывают руки и все персиянки.

Я пою в полную силу, чувствую, что мой голос заставляет театр сидеть не шелохнувшись, а сам трепещу от безысходного горя.

Мы живы, мы дышим, над нами горячее солнце, а сколько убито, сколько утонуло, сколько погибло! Мика, которой хотелось заснуть навек, чтобы не мучиться; перс, который перед казнью целовал погремушку; даже тот неразумный варвар, которого я убил кинжалом Фемистокла, - были бы они живы, смеялись бы и пели, как мы!

Трагедия окончена. Я удаляюсь под оглушительный вопль толпы. Срываю маску, стягиваю громоздкие одежды - сегодня мне больше не играть. Теперь в театре много актеров. Они поочередно сменяют друг друга, и труд их стал менее изнурителен.

Ксантипп кидается ко мне, виски его белее серебра, но он по-прежнему пылок, и все его бородавки алеют от восторга.

- Отправил я шерсть на рынок в Сикионе. - Это Эсхил говорит бледному Аристиду. - Оттуда моих приказчиков спартанцы прогнали. Не ходите, говорят, со своими товарами в Пелопоннес: здесь, мол, мы сами хозяева.

Аристид сочувственно кивает головой, а окружающие разражаются негодованием по поводу вероломных спартанцев.

- Эсхил! - зовет его Ксантипп. - Хватит тебе о шерсти и процентах. Иди сюда, скажи Алкамену хоть слово. Он у нас сегодня именинник!

Эсхил улыбается, глаза его на мгновение застывают, и вот он уже декламирует стихи:

Будь лучшим и не будь доволен тем,

Что все, как наилучшего, чтут тебя вокруг.

Снимай плоды с глубокой борозды в душе,

В которой мысли благородные растут...

Из душного помещения мы вышли под портик храма Диониса в сень деревьев; беседовали, держа в руках кубки с прохладным напитком.

- Что это я вижу? - вновь послышался голос, похожий на скрип телеги. Старый Килик приближался, опираясь на грозный костыль, а за ним следовала дюжина храмовых рабов. - Граждане афинские, родные вы мои! Да ведь это беглый раб Алкамен! Дозвольте мне его схватить, как это полагается по закону!

Сердце мое заледенело.

- Постой! - преградил ему путь Ксантипп. - Что ты мелена, старик? Он храбро сражался и заслужил свободу.

- Ничего не знаю, - ответил Килик. - Алкамен принадлежит храму, богу принадлежит. Он перерезал ремень и убежал. У меня имеются свидетели. Подвинься-ка, гражданин Ксантипп, не мешай исполнить законное право.

- Ух, ты! - замахнулся неистовый Ксантипп. - Да я тебя!..

Килик даже не изменился в лице, только слегка пригнулся и безжалостным пальцем указал своим рабам на меня.

- Постойте! - сказал Фемистокл, выдвигаясь. - Постойте, ты, Ксантипп, и ты, жрец. Давайте разберем все по закону. А закон гласит, что Алкамен, несмотря ни на что, остался рабом.

- Вот именно! - обрадовался Килик. - Вот я слышу слова мудреца. О Фемистокл! Ай да Фемистокл! Если мы будем нарушать законы, которые мы устанавливаем в назидание черни и рабам, кто же станет их соблюдать?

- Но вот тебе выкуп, - продолжал Фемистокл. - Я дам расписку, что к утру стоимость Алкамена будет тебе внесена сполна.