Без обезьяны   ::   Подольный Роман Григорьевич

Рабство окончательно теряло смысл, когда одна лошадь смогла заменить десять рабов. Раб не стоил теперь собственной кормёжки. Древние жалобы на «нерадивость» раба были справедливы. Но как доверить нерадивому рабу лошадь и дорогой железный плуг?

Работник, имеющий с ними дело, должен быть заинтересован в результатах своего труда. Крепостные заменяют рабов, феодализм приходит на смену рабовладельческому строю. Производительные силы меняются и заставляют изменяться производственные отношения. •

Разумеется, вся эта картина лишь в таком беглом изложении кажется стройной, простой и ясной. На самом деле всё было гораздо сложнее.

Многие детали прошлого объясняют по-разному. Скажем, чрезвычайно позднее появление повозки в долине Нила может быть связано и с тем, что здесь главным транспортом был водный, а на илистой почве и песке обыкновенная волокуша оказывалась надёжней, чем телега, особенно древнейшая, неуклюжая. А усовершенствованный плуг на плодородной почве жаркой Италии был нужен в гораздо меньшей степени, чем на земле Северной Германии и Дании. Само понятие общественного и технического застоя весьма относительно; застой, собственно говоря, и заметен-то становится обычно тогда, когда относительно отставшее государство сталкивается с относительно передовым. Многое в прошлом историки оценивают и объясняют отлично друг от друга, а многое и вовсе остаётся необъяснённым.

Что же, история постольку и наука, поскольку она ещё не всё объяснила: там, где всё ясно и понятно, учёному делать нечего.

Автор этой книги, может быть просто по личному пристрастию, склоняется на сторону тех исследователей, которые особенно подчёркивают важную роль в прогрессе технических изобретений. Кстати, некоторые факты из истории техники, о которых ты прочёл в этой главе, подробно разбираются в книге английского историка-марксиста С. Лилли «Люди, машины и история», И мне приятно сообщить, что даже гордые рыцари, знакомые тебе по романам Вальтера Скотта, поскакали по дорогам Европы в результате серии изобретений. Я не говорю сейчас о достижениях металлургии и кузнечного дела, сумевших создать прочный панцирь, в то же время достаточно лёгкий, чтобы воин не падал под его тяжестью. Речь о другом. В средневековье всадник в панцире, с тяжёлым копьём и мечом стал главной военной силой. Его приравнивали к десяти пехотинцам. Европейская древность ничего подобного не знала. Силой македонцев, скажем, была пешая фаланга, и римляне чаще всего использовали конницу в качестве вспомогательных сил для обхода или преследования противника — грозные легионы дрались пешими. А всё дело в том, что были несовершенны сёдла. Когда к VIII веку их улучшили и по всей Европе распространились стремена, всадники получили возможность крепко держаться в седле и использовать в качестве оружия тяжёлую пику. Рыцаря, потерявшего стремена, было проще простого вышибить из седла.

Мы знаем из учебников о «мрачном средневековье», о «тёмном времени феодализма». Но, возможно, мы слишком поверили тут итальянским гуманистам XV—XVI веков, ослеплённым собственным новым открытием древнегреческой и римской культур. Человек так устроен, что больше всего ценит то, чего лишён. Впрочем, такое открытие и вправду могло ослепить: за несколько десятков лет европейцы узнали величайшие достижения целого тысячелетия.

И время, лишённое этих достижений, было признано тёмным.

Но если открытия, сделанные в Египте и Риме, воплощались часто в игрушки, то средневековье прибирало к рукам технику, жадно делало её полезной. Ветряная мельница, собственно говоря, была изобретена в I веке до нашей эры. Изобретена тем самым Героном, который изобрёл и первую паровую турбину.