Блестящее назначение   ::   Станюкович Константин Михайлович

Но перед этим Виктору Ивановичу пришлось познакомиться с некоторыми гостями и ответить знакомым дамам, что жены нет потому, что нездорова.

Кое-как разместились. Гостеприимные хозяева-моряки, уже обменявшиеся последними интимными уверениями, пожеланиями и наставлениями со своими близкими в уединении кают, здесь, на людях, не давали воли своим чувствам и угощали своих дам, накладывая им на тарелки всего в таком количестве, которое словно бы свидетельствовало о силе невысказываемых в публике чувств и о желании утешить и матерей, и жен, и сестер.

Мужчин не приходилось утешать в этот адмиральский час. Они уже без угощения выпили по две рюмки и ели разнообразные и вкусные закуски. И провожавшие, казалось, еще более оживились и находили, что три года плавания "пронесутся как миг".

Старый адмирал, толстый, с большим животом и добродушным лицом с крупными чертами, ел свежую икру с наслаждением и вдумчивостью заправского гурмана, маленькие и заплывшие глазки которого блистали плотоядным огоньком.

- Отличная икорка, Виктор Иваныч! - промолвил адмирал, словно бы объявляя благодарность капитану за хороший смотр.

Разумеется, адмиралу налили еще рюмку померанцевой и наложили на тарелочку изрядную порцию икры.

- Вот этого не покушаете в дальнем плавании! - участливо заметил адмирал, обращаясь к капитану.

И словно бы в виде утешения прибавил:

- Славное судно ваш корвет, Виктор Иваныч. И в образцовом порядке. Понимаю, как приятно командовать "Воином" и идти на нем в дальнее плавание...

И, не ожидая ответа, адмирал принялся за икру.

- Любит покушать! - смеясь, прошептал на другом конце какой-то мичман.

- Это ведь он говорит: "Кто любит есть, садись подле меня, кто любит пить - садись подле брата!" - ответил пожилой моряк, сидевший около своего племянника-мичмана. - Брат адмирала не глуп выпить.

- Так надо садиться между обоими! - засмеялся мичман.

Подали на двух блюдах огромные форели. Вестовые, с напряженными раскрасневшимися лицами, осторожно обносили блюда и соусники с подливкой, поглядывая на лейтенанта Веретьева, который отрывался от оживленной тихой беседы со своей женой - пикантной брюнеткой лет тридцати, известной в Кронштадте, обворожительной, кокетливой Надеждой Викентьевной, сводившей с ума и мичманов и адмиралов, - и бросал тревожные взгляды на вестовых.

- Молодцами! - довольно шепнул он подававшему ему белобрысому вестовому с выкаченными глазами и наложил жене и себе по большому куску форели.

- Это ты, Ника, можешь так есть в такие минуты! - шепнула пикантная брюнетка, и в ее черных красивых глазах, только что бесконечно покорно-грустных, уже стояло выражение упрека и неудовольствия.

- Надя... Что ты? - чуть слышно промолвил лейтенант.

- Хороша любовь!

- Надя!

- На три года расстаемся и... навалил... Ты можешь есть, а я... я не могу...

- И я не могу... Так, нечаянно... Какая еда теперь!..

И лейтенант не без тайного сожаления только ковырнул рыбу и стал говорить о том, как будет тосковать.

Пикантная брюнетка не дотрагивалась. Глаза ее снова стали бесконечно грустными. Все могли видеть, какая она несчастная Пенелопа.

- Еще бы нам не тосковать, милая Надежда Викентьевна! - заметила высокая, полная и некрасивая дама, сидевшая рядом. - Они, - и некрасивая дама строго взглянула на своего мужа, старшего штурмана Василия Ивановича, худенького, маленького и скромного человека лет под пятьдесят, - они там будут веселиться, а мы...

Василий Иванович покраснел, как пион.

Это он будет веселиться? Он, отправляющийся в третье кругосветное плаванье главным образом потому, что семья большая и Василий Иванович во всем отказывал себе, чтобы больше прикопить денег в плавании на приданое для дочери.