Дао Винни-Пуха   ::   Хофф Бенджамен

Последним же конфуцианцы представлялись похожими на муравьев, которые неизменно сбегаются на устроенный вами завтрак на траве, мечутся в погоне за перепадающими им крохами и портят все удовольствие от пикника. В заключительной части «Дао дэ-цзин» говорится: «Мудрость — это не знание; знание — это не мудрость». Это мнение Лао-цзы разделяют практически все даосы, жившие как до него, так и после.

С точки зрения даосизма интеллект ученого может быть полезен при анализе отдельных явлений, но он не способен достичь глубокого и всеобъемлющего понимания действительности. Чжуан-цзы выразил эту мысль следующим образом:



Лягушка, живущая на дне колодца, не имеет представления об океане, а летнее насекомое не знает, что такое лед. Так же и ученый не в состоянии постичь Дао. Его ученость ограничивает его [2] .



Не странно ли, что даосизм с его ключевыми понятиями — такими, как путь Человека Цельного, Истинного, Духовного, — на Западе дается в изложении Ученой Совы — то есть оторванного от жизни и иссушен ного академического Ума?

Как могут эти беспомощные и несовершенные создания, неспособные организовать даже собственную жизнь и привыкшие дробить всякую отвлеченную идею на мелкие, доступные их пониманию части, передать даосский идеал целостности и независимости? Вместо того чтобы учиться у восточных мудрецов и у самой жизни, они предпочитают добывать знания косвенным путем, из книг. И поскольку подобные ученые не связывают принципы даосизма с повседневной человеческой практикой, они, как правило, упускают многие существенные детали, раскрывающие реальный смысл этих принципов и их роль в конкретной жизненной обстановке.

И главное, выхолощенные писания этих академических гробовщиков, лишенные чувства юмора и вообще какого бы то ни было чувства, не передают самого духа даосизма, а мудрости Дао в них не больше, чем в музее восковых фигур. Но что можно ожидать от засушенных западных потомков Ревностных Конфуцианцев, которые, в отличие от своих благородных, хотя и лишенных воображения предков, претендуют на своего рода монополию в...

— Как-как? — прервал меня Пух. — Что это значит?

— Что значит что? — спросил я.

— Ну, вот это — ты только что сказал — ...Ревнивые Конфузианцы.

— Ах... Ревнивые Конфузианцы? Это такие ученые, для которых Знание существует только ради самого знания, и они не делятся им ни с кем, кроме своего узкого круга; вместо того чтобы стремиться к просвещению других, они сочиняют глубокомысленные и претенциозные трактаты, понять которые никто не в состоянии. Примером Ревнивого Конфузианца может служить наша Сова.

— А, понятно, — сказал Пух.

Итак, вернемся к нашей Сове. Как это отозвался о ней Кролик?.. Ага, вот оно:



...Нельзя не испытывать уважения к тому, кто знает, как надо писать слово «среда», даже если он пишет его неправильно. Но правописание — это не главное.

Бывают такие дни, когда правильное написание слова «среда» не имеет значения.

— Кстати, Пух, а как ты написал бы слово «среда»?

— Какое слово?

— Среда. День недели. Понедельник, вторник, среда...

— Пух, неужели ты не знаешь? — вмешалась Сова. — Всем известно, как это пишется.

— Да? — сказал Пух.

— Ну конечно! «С — т — р — е — д — а». Ведь это третий день недели.

— Ах, вот в чем дело, — сказал Пух.

— Послушай, Сова, — спросил я, — а как же тогда ты пишешь название первого дня недели?

— «Пернедельник», разумеется.

— Сова, ты заблуждаешься, — сказал я. — Сейчас как раз первый день недели, но он не называется «пернедельником».

— А как же, в таком случае?

— Он называется «Сегодня»! — пискнул Пятачок.

— Мой любимый день, — сказал Пух.



И наш тоже. Интересно, почему ученые уделяют этому дню так мало внимания? Очевидно, они думают обо всех днях сразу, и в результате у них получается один сплошной Конфуз. Что еще порядком раздражает в ученых — так это их пристрастие к Ученым Словам, непонятным большинству простых смертных.