Дороги   ::   Бородин Сергей

Незаметно складывалось сознание, что пишу я не только для себя, не для домашнего альбома, и это приучало писать так, чтобы мысли мои доходили до читателей; воспитывало требовательность к каждой строчке.

Большое значение имело и то, что в моей семье и с материнской, и с отцовской стороны была любовь к чтению, к книге. Я уже сказал, что дома у нас хранилась довольно большая библиотека, как наследственная, так и более современная, состоявшая, по нынешним понятиям, не только из редких, но и из редчайших книг, изданий XVIII века и из еще более старых рукописных книг. Брат моей матери, Яков, за свою короткую жизнь собрал очень большую библиотеку книг XVIII века.

В Москве моя двоюродная сестра Нина Брихничева работала секретарем одной из московских редакций, и при поездках в Москву она меня знакомила со многими из тогдашних русских писателей. Конечно, я был еще далек от того, чтобы говорить с ними о литературе, но, затаившись, я слушал их споры, сплетни, сетования многих из тех, кого нынче мы либо начисто забыли, либо увековечили в бронзе и граните. Некоторые из них стали зачинателями советской литературы: Блок, Брюсов, Андрей Белый, Н. Клюев, С. Клычков. Несколько раз встречал Бунина, Куприна, а Бальмонту почему-то нравилось меня поддразнивать.

Помню такой разговор:

- Стишки пишешь?

- Пишу.

- А меня превзойдешь?

- Не знаю, не пробовал.

- А ты сядь да попробуй.

- А зачем, Константин Дмитриевич? Лучше попробую себя превзойти!

Бальмонт хохотал над этой мальчишеской дидактикой. И опять что-нибудь придумывал.

Он всегда появлялся с какой-нибудь дамой в большой шляпе и пышном неземном платье. Дамы называли его Рыжан за золотые пушистые волосы, сиявшие над его головой, как нимб.

Мне казалось, что уже одно то, что я могу бывать среди писателей, к чему-то меня обязывает. Это было в годы 1913 и 1914.

После революции наше реальное училище преобразовалось в школу второй ступени имени Н. Г. Чернышевского, ибо Жуковский, как выяснилось, был не только поэтом, но и помещиком, и царедворцем. Изменились в училище и внутренние распорядки, но преподаватели оставались те же, не изменилась и программа. Коренное переустройство школы произошло уже после того, как я ее окончил.

Не знаю, чем отличалось наше реальное училище от множества других таких же реальных училищ, находившихся во многих городах России, но из тех, кто учился в те же годы, когда учился я, наше реальное окончили многие, чьи имена впоследствии стали широко известны. Одни прославились в битвах - генералы Броневский, Котиков, Сорокин, Стеснягин, Толстиков; другие - в науке, иные - в искусстве.

Еще до окончания школы мы, несколько учеников из нашего реального, отправились в военкомат. Шла гражданская война, и нам казалась немыслимой мирная жизнь, когда народ борется за свою власть. Военком, пожилой человек, осмотрел нас задумчивыми глазами, помолчал и ответил:

- Вот что, товарищи... По возрасту вам туда рано. Сейчас ваш долг в том, чтобы хорошо учиться. Идите и занимайтесь своим делом. А когда подойдет ваш год рождения, вас призовем.

Мы ушли домой, не то смущенные своей молодостью, не то огорченные, что мечты о подвигах не осуществились.

Так вышло, что мы, граждане года рождения 1902, так и не были призваны на гражданскую войну и до конца войны просидели за партами.

Вскоре после этого похода в военкомат я пошел в художественную студию белевского Пролеткульта, едва она открылась.

Из Москвы, из Петрограда тогда съехалось в Белев много известных и разных художников, музыкантов, артистов. Ехали сюда, спасаясь от разрухи, тяжело сказавшейся на больших городах. Ехали от голода, от холода в такие города, где и дрова были дешевы, и хлеба было больше, и жизнь казалась спокойнее.