Фирман султана (Тетралогия - 2)   ::   Малик Владимир

Он бегал по помосту, извергая поток проклятий и ругательств, нещадно избивая каждого, кто лишь на миг уменьшал усилия или перекидывался словом с соседом. Свой прежний арапник он заменил таволгой с терном. Связанные в тугие пучки прутья таволги и жесткого терна, усеянного крепкими и острыми, как иголки, колючками, висели на стене его каморки. Розовая таволга, покрывавшая густыми зарослями склоны оврагов и радовавшая взор своим приятным цветом, стала для невольников ужаснейшей пыткой. Тяжелые прутья колючками рвали тело даже сквозь плотную зимнюю одежду.

Все лето Абдурахман обходил Звенигору, помня его разговор с Семестафом-пашой, хотя и бросал на него злобные взгляды. Но продолжалось это лишь до осени, до того самого дня, о котором думал Звенигора, что придет он не раньше чем через год или два.

В этот день Семестаф-паша спустился вниз к невольникам - время от времени он заглядывал во все закоулки корабля - и сказал Звенигоре:

- Кучук-ага, я получил сообщение из Каменца... Оказывается, там действительно есть несколько турецких купцов. Но, к сожалению, никакого Кучука среди них нет. Чем объяснит это Кучук-ага?

Звенигора никак не ожидал, что паша так быстро узнает про обман, и, застигнутый врасплох, на минуту замялся:

- Как - нет?.. Неужели он... умер?

- Э-э, дело в том, что он вовсе не умирал. Купец Кучук не мог умереть, ибо вообще не существовал на свете, жалкий раб! Я поверил тебе, презренный, и поплатился за свое легковерье - выбросил на гонца несколько курушей, которые, как я надеялся, вернутся мне приумноженными. А теперь знаю, что потерял их вовсе!

В это время Абдурахман стоял сзади и внимательно прислушивался к беседе. На его плоском лице проступало торжествующее злорадство.

- Странно, - будто раздумывая, сказал Звенигора. - А не мог тот человек ошибиться, эфенди?

- Не думаю. Он не первый раз выполняет мои поручения.

- И все же в Каменце он был обманут.

- Кем? Зачем?

- Моими врагами, которые продали меня в неволю.

- Я не желаю больше тратиться на тебя, раб! С меня хватит! Ищи теперь сам путь, чтобы известить своих родных!.. - бросил паша и, резко повернувшись, вышел.

В тот же день вечером Абдурахман зверски избил Арсена. Причины он и не искал. Просто считал, что настало его время. Схватив прут таволги покрепче и подлиннее, он подскочил к казаку и с размаху ударил по спине. Тонкие колючки глубоко впились в тело. Арсен вскрикнул от внезапной боли, пригнулся. А удары сыпались один за другим... Таволга стала красной от крови.

Кровавые брызги покрыли одежду и руки Абдурахмана. Он с наслаждением хлестал невольника. Долго ждал он этой минуты и теперь мстил и за то, что невольник его ударил, и за испытанное тогда унижение.

Воинов и Спыхальский стали кричать. Их поддержали остальные невольники. Прибежавший на поднятый ими шум корабельный ага оттащил Абдурахмана и с омерзением отшвырнул в темный угол окровавленную таволгу.

Арсен не помнил себя от боли. Вся спина была истерзана и горела огнем. Сжав зубы, чтоб не кричать, он еле держался за рукоять весла. А отпустить его не мог: это дало бы повод Абдурахману к новым истязаниям. Спыхальский и Воинов гребли и за него.

В эту ночь была очередь Арсена перетирать цепь. Но не то чтобы работать, он даже уснуть не мог. Лежал на животе и широко открытыми глазами глядел в темноту. Роман взялся выполнить ночную часть работы Арсена, а пан Мартын, хотя и любил поспать, заснуть не мог, потрясенный свирепым нападением Абдурахмана.

- Надо что-то придумать, братья, - шептал он. - Если до зимы не вызволимся, то пропадем, ей-ей, как рудые мыши, на этой проклятой каторге, разрази ее гром!.. Боюсь я за тебя, Арсен... Абдурахман, пся крев, не даст тебе житья, друг ты мой любимый...