Графиня Де Шарни (часть 2)   ::   Дюма Александр

- Сударь, - произнес чей-то жесткий, проникнутый упреком голос, такие голоса бывают только у ханжей, - в церкви негоже смеяться!

Мирабо обратил к говорившему залитое слезами лицо и увидел перед собой священника.

- Сударь, - мягко спросил он, - вы священник в этой часовне?

- Да. Что вам от меня угодно?

- В вашем приходе много бедняков?

- Больше, чем людей, готовых уделить им подаяние.

- А известны ли вам люди, у которых милосердное сердце, которым присущ человеколюбивый образ мыслей?

Священник расхохотался.

- Сударь, - заметил Мирабо, - по-моему, вы не так давно оказали мне честь напомнить, что смеяться в церкви не принято.

- Сударь, - парировал уязвленный священник, - вы что же, намерены меня учить?

- Нет, сударь, но я намерен вам доказать, что люди, почитающие своим долгом прийти на помощь ближнему, не так редки, как вы полагаете. Так вот, сударь, по всей вероятности, я буду жить в замке Маре. И каждый мастеровой, не имеющий работы, найдет там и занятия, и плату; каждый голодный старик найдет хлеб; каждый больной, какие бы политические убеждения и религиозные принципы он ни исповедывал, найдет подмогу, и прямо с нынешнего дня, господин кюре, я открываю вам с этой целью кредит в тысячу франков в месяц.

И, вырвав листок из записной книжки, он написал на нем карандашом:

Чек па получение суммы в двенадцать тысяч франков, каковую я передаю в распоряжение г-на аржантейского кюре из расчета одна тысяча франков в месяц, кои он употребит на добрые дела, начиная со дня моего переезда о замок Маре.

Составлен в церкви Аржантея и подписан на алтаре Богоматери.

Мирабо-младший

И впрямь, Мирабо составил и подписал этот вексель на алтаре Богоматери.

Составив и подписав вексель, он вручил его кюре, который изумился еще до того, как увидел подпись, а когда увидел, изумился еще больше.

Затем Мирабо вышел из церкви, сделав доктору Жильберу знак следовать за ним.

Они вернулись в карету.

Хотя Мирабо и пробыл в Аржантее совсем недолго, а все же походя он оставил по себе два воспоминания, которым суждено было распространиться и перейти к потомству.

Некоторым натурам присуще такое свойство: куда бы они ни явились, их появление становится событием.

Таков Кадм, посеявший воинов в Фиванскую землю.

Таков Геракл, на виду у всего мира исполнивший свои двенадцать подвигов.

Еще и поныне - хотя Мирабо вот уже шестьдесят лет как умер, - еще и поныне, коль скоро вы остановитесь в Аржантее в тех самых описанных нами двух местах, где остановился Мирабо, то, если только дом не окажется необитаемым, а церковь пустой, вам непременно попадется кто-нибудь, кто во всех подробностях, словно это было вчера, расскажет о событиях, которые мы только что вам изобразили.

Карета до конца проехала по главной улице; потом, миновав Аржантей, она покатила по безонской дороге. Не успели путники проехать сотню шагов, как Мирабо заметил по правую руку парк с густыми кронами деревьев, меж которыми виднелись шиферные крыши замка и примыкавших к нему служб.

Это был замок Маре.

Справа от дороги, по которой следовала карета, перед поворотом на аллею, ведшую от этой дороги к решетке замка, виднелась убогая хижина.

У порога хижины на деревянной скамье сидела женщина, на руках она держала бледного, тщедушного, снедаемого лихорадкой ребенка.

Мать баюкала этот полутруп, подняв глаза к небу и заливаясь слезами.

Она обращалась к тому, к кому обращаются, когда ничего более не ждут от людей.

Мирабо издали заприметил это печальное зрелище.

- Доктор, - обратился он к Жильберу, - я суеверен, как древние: если это дитя умрет, я откажусь от замка Маре. Смотрите, это касается вас.

И он остановил карету перед хижиной.