Эти разные, разные лица (30 историй жизни известных и неизвестных актеров)   ::   Капков Сергей

А второго вдруг появились самолеты, а третьего нам из штаба сказали: «Кое-где просочились немецкие танки. Хотите, мы отправим вас домой? Или в 20 армию, в тыл?» Мы молчали. Я лично до того трусихой была, что на фронт-то через силу поехала. Конечно, я домой хотела. А Корф, самый старейший из нас, самый мудрый, заслуженный, говорит: «Неудобно как-то... Что ж мы уедем... Мы уж свой месяц доработаем и тогда поедем». И отправились в так называемый тыл. И вот ведь как бывает: мхатовцы повернули домой и хоть пешком, хоть ползком, но вернулись живы-здоровы. А нас в ту же ночь подняли в землянках, посадили в грузовики и повезли куда-то, вроде как домой. Но из кольца вырваться мы уже не смогли. Корф и Рудин погибли, Холодов был два раза ранен в ногу. Остальные растерялись во время обстрела.

В конце концов собралось нас человек пять: мы с Холодовым и трое из цирка — Макеев с женой и клоун Бугров. Вот тут-то опять в мою жизнь ворвался голод. Копали мерзлую картошку. Старушка, которая нас сначала приютила, теперь выгнала: «Надоели вы мне тут! Сидите у меня на шее! Нечем мне вас кормить, убирайтесь!» Пошли на другую квартиру. А когда вывесили объявление о всеобщей регистрации в управе, мы решили сказать, что работаем артистами — есть же театр в городе. Можно и с концертами выступать, хоть что-нибудь заработаем. Зарегистрировались. На следующий день пришел немец русского происхождения — из тех, кто уехал сразу после революции — и предложил показаться ему, представить возможный репертуар. Мы говорим, что нам и надеть-то нечего. «У нас здесь склады есть. Мы дадим вам записку, берите, что найдете». Пошли мы на склад, а там уже кроме марли ничего нет. Я себе подобрала какие-то трехкопеечные босоножки, Валя Макеева помогла сшить из марли бальные платья. Случайно встретили в Вязьме танцевальную пару Платоновых, которая тоже с бригадой попала в окружение. Вместе с ними сделали небольшую концертную программу. Я пела французскую песенку, которую исполнял Мартинсон в «Артистах варьете», Макеев играл на гитаре. А Холодов был страшно цепким к языкам, поэтому он немецкий уже почти освоил и вел у нас конферанс. Выспрашивал, какие у них шутки, выяснял особенности их юмора. Под конец мы все хором пели «Волга-Волга, мать родная» — эту песню они знали. Посмотрели нас и разрешили выступать.

— Все-таки немцы отнеслись к вам доброжелательно?

— Да. Со временем мы даже подружились. Они приходили к нам в гости, сочувствовали. Эти немцы были прекрасны. Это были первые немцы, которые шли воевать, красивые, высокие. Один из них как-то показал нам портрет Ленина — дескать, он партийный, но скрывает. Приносили хлеб, какие-то продукты. Вскоре весь этот цвет погиб, остались хлюпики.

В конце концов, к нам присоединился немец-артист, знаменитейший берлинский конферансье Вернер Финк, взял над нами шефство. Его призвали в армию и самым откровенным способом пользовались его популярностью: достать бензин, боеприпасы и так далее. Отказать ему никто не мог — как наш Хенкин. Этот Вернер Финк съездил в Берлин, привез мне концертное платье, Вале Макеевой — аккордеон и ксилофон, Макееву — саксофон. А клоун Бугров был у нас за аккомпаниатора — сидел за роялем. Ну и примкнувшая к нам балетная пара. Такая у нас сколотилась бригада. С Финком было хорошо. Он устроил нам паек, и раз в день мы получали пищу. Выступали и в русском театре для русской публики, получали русские деньги. Купили теплую одежду. Потом Финк уехал в Берлин и не вернулся. Мы решили, что его арестовали, так как он ничего и никого не боялся, болтал что хотел и ругал Гитлера. Мы попали к другому немцу, который уже смотрел на нас, как на рабов. Началась муштра. И погнали нас в Смоленск, затем в Могилев, в Гомель, в Барановичи, а потом все дальше и дальше до самой Германии.