Оружие христианского воина   ::   Роттердамский Дезидерий Эразм

С другой же стороны — будто мало того, что столько врагов грозят нам отовсюду, — внутри, в самой глубине души, мы к тому же носим врага более чем домашнего, более чем родственного. Как ничего не может быть ближе его, так ничего не может быть опаснее. Вот здесь-то и пребывает этот ветхий и земной Адам, более привычный, чем согражданин, более упорный, чем враг, которого и валом сдержать нельзя, и выбить из лагеря невозможно. За ним надлежит следить сотнями глаз, чтобы он как-нибудь не открыл демонам крепости Божьей.

Значит, когда всех нас терзает столь ужасная, столь трудная война, когда нам приходится иметь дело с врагами, столь многочисленными, поклявшимися и давшими обет погубить нас, неутомимыми, вооруженными, вероломными, умелыми, мы, безумные, не беремся за оружие, не стоим на страже, не относимся ко всему с подозрением, а беспечно храпим, прохлаждаемся, будто бы кончились войны, наслаждаемся и, праздные, заботимся, как говорят, о собственной шкуре. Совсем не так, как если бы наша жизнь была греческой пирушкой, а не войной, взамен лагеря и палаток мы валяемся на постелях, вместо могучего оружия опоясываемся по примеру Адониса гирляндами из роз и драгоценностями, взамен военных занятий предаемся роскоши и праздности, взамен копий Марса играем на невоинственной цитре. Будто этот мир не есть самая отвратительная война. Ведь кто примирился с пороками, тот нарушил союз, торжественно заключенный с Богом при крещении. И ты неистово вопишь: «Мир! Мир!», когда для тебя враг — Бог, который один только и есть мир и податель мира. И Он Сам ясно говорит устами пророка: «Нет никакого мира для нечестивых». Ведь пока мы ведем войну в этом телесном обличии, единственное условие мира с Ним — это наша смертельная ненависть и напряженнейшая борьба с пороками. В противном случае, если бы мы с ними поладили, то обрели гораздо большего врага в Том, кто один только и может осчастливить, как друг, и погубить, как враг. Потому что, как только мы становимся на сторону тех, с которыми у Бога нет ничего общего, — ведь что общего у света с тьмой? — мы сразу наинеблагодарнейшим образом нарушаем обещанную Ему верность и преступно разрываем союз, заключенный при весьма священных обрядах. О христианский воин, разве ты не знаешь, что уже тогда, когда ты животворящим омовением был посвящен в таинства, ты вручил себя военачальнику — Христу? Ему ты дважды обязан жизнью — Он даровал ее и возвратил вновь, — ему ты обязан больше, чем самому себе. Разве не приходит тебе в голову, что, принеся торжественную присягу, ты поклялся в верности столь доброму Властелину, что его таинства, словно дары, укрепили тебя, и ты подвергаешь свою голову его гневу, если не сдержишь слова? К чему относится знак креста, запечатленный на твоем челе, как не к тому, что покуда жив, ты будешь сражаться под его знаменем? Зачем тебе мазаться его священной мазью, как не для того, чтобы вступить в вечный бой с пороками? Какой стыд, какое проклятие обрушивается почти на весь род человеческий, когда человек отпадает от своего военачальника и повелителя! Почему ты потешаешься над Христом — водителем твоим и не сдерживает тебя страх, хотя Он — Бог, а не мешает тебе любовь, хотя ради тебя Он стал человеком. Нося на себе его имя, называясь христианином, ты должен помнить, что ты ему пообещал. Почему ты вероломно переходишь на сторону врага, у которого Он однажды выкупил тебя ценою своей крови? Почему, двойной перебежчик, ты служишь во вражеском лагере? С каким лицом осмеливаешься ты поднимать вражеские знамена против своего Царя, который отдал за тебя жизнь? Ведь, как Он сам сказал, кто не стоит за Него, тот против Него и кто не собирает с Ним, тот расточает.

Заслуживаешь же ты не только позорного знака, но и пагубного воздаяния.