Путь самурая   ::   Зайцев Михаил

Тут пришел Иван Андреич, присел у меня в ногах и спросил голосом доброго дедушки: «Как ты догадался-то, голубь?!»

Я понял его вопрос и улыбнулся: «Элементарно. Ну никак, извините, я не мог быть знаком с этим вашим шантажистом. А это ваш Гунявый заглядывал в мой паспорт, когда вы документ перелистывали. Гунявый побежал встречать пленного и как-то, черт его знает, как именно, исхитрился шепнуть мою фамилию, имя-отчество своему напарнику-шантажисту».

Иван Андреич улыбнулся грустно в ответ на мою радостную щенячью улыбку и молвил: «Верно. Молодца, голубь. Соображаешь, — он тяжко вздохнул, смял лицо ладонью, и его тоскливая улыбка исчезла. — Гунявый в ихней паре реально был заводилой. Замутил хиратень. Изобрел, крысеныш, кидалово. Кабы не ты, голубь сизокрылый, Гунявый мочканул бы напарника, и я бы, я такой, я в ему дюлей навалял, но отходчивый я, простил бы ему горячность в конце-то концов. И жил бы он при мне припеваючи, тварь неблагодарная, как и жил многие лета. Грелась бы и далее на моей груди змея подколодная, предатель, сука. Но тебе бы, голубь, пришлось ох как пострадать. Уберег тебя Господь, да святится имя Его, — Иван Андреич лениво перекрестился. — А за каким лешим Гунявый рисковал и шептал твои данные сотоварищу, ась? Пацаны-то, что шантажиста вели, могли бы услыхать шепоток-то. Они у меня все башковитые, просекли в фишку, и кранты Гунявому без вопросов. Сильно он рисковал, а зачем, по-твоему, голубок ты мой сизокрылый, разумению, ась?»

Отчет у меня был готов заранее. На вопрос «зачем», как и на все прочие вопросы, ответ нашелся мгновенно в благословенную секунду, когда я пережил сатори.

«Я думаю, Гунявый подарил своему пойманному напарнику надежду. Шепнул про меня так, как будто уже придумал, каким образом спасти или, по крайней мере, облегчить участь приятеля. От которого всего-то и требуется, что озвучить мои паспортные данные. И тем самым ввести вас в заблуждение. Я думаю, Гунявый боялся, что приятель-напарник по афере сдаст вам его, Гунявого, сознается в заговоре сразу же, как только переступит порог, едва вас, Иван Андреич, увидит. Гунявый выиграл время для того, чтобы убить товарища. И, плюс ко всему, у вас бы остался я, в смысле — ниточка для дальнейшего расследования. Что тоже играло в пользу Гунявого, отвлекло бы ваше внимание, ваш гнев от него».

Иван Андреич усмехнулся: «Хе-е!.. Кучеряво базаришь, голубь. Но твоя правда — на ниточке ты висел, сизокрылый, да над бездною. Из каких ты будешь, не пойму. Вроде руки у тебя, вижу, как у работяги, а базар чисто как у интеллигенции. Расскажи-ка мне о себе, голубь ты мой. Поделись, не тушуйся».

И я рассказал. Уж и не помню, когда меня кто-либо слушал столь же внимательно. Наверное, только мама в детстве. Мама, которая нынче живет далеко, во Владивостоке, нянчит внука. Угораздило же сестру выйти замуж за морского офицера с Дальнего Востока... Еще, бывает, жена меня внимательно слушает. Однако Ирка частенько меня обрывает на полуслове, а Иван Андреич внимал молча. Я ему и про маму, и про племянника, и про жену, особенно подробно про жену рассказал. Про то, что у нас с Иркой по сию пору взаимопонимание, как у молодоженов. И признался, что Ирка иногда меня пугает своими приступами глупой ревности. Хотя к кому, казалось бы, меня ревновать? Кому я нужен, ботаник-ремонтник?.. В остальном же она, Ирка, баба умная.

Дослушав мою сбивчивую исповедь, Иван Андреич улыбнулся по-стариковски и молвил устало: «Жене отдай это, — он извлек из кармана чертовски толстую пачку американских денег. — Или покажи ей это, твое дело. Я человек такой — могу озолотить, а могу и в порошок растереть. Но я человек честный. Долги всегда плачу. Ты, голубь, про рану от пули никому, кроме жены, не болтай, договорились?» А как же, если, не дай бог, загноится рана, хотел спросить я, однако не посмел.