Покорители студеных морей (Главы 16-27)   ::   Бадигин Константин Сергеевич

- Милостивые, попа бы нам! - молила старушонка с красными, слезящимися глазами. - Во Пльскове, говорят, без места-то их много ходит, а наш вконец спился и службу всю забыл. Помогите, милостивые!

Расталкивая толпу, к лагерю пробиралась молодая женщина в чистом холщовом платье.

- Знахаря у вас нет ли? - поправляя аккуратно повязанный платок, робко обратилась она к Жареному.

- Нет, милая, знахаря, - ласково ответил купец, - а что за беда у тебя али мужик занедужил?

- Сынок у нас помирает, - всхлипнула баба, - что уж только с ним не делали! Родился он слабеньким, кричит и кричит, а сна вовсе нет. Вчерась в хлебный каравай запекли, бабка-ведунья присоветовала...

- Кого запекли? - встрепенулся Жарений.

- Ванюшку, сыночка нашего. - Баба стала всхлипывать чаще. - А теперь, опосля горячей печи, он и кричать перестал, красный весь, хрипит у него в середке, глазок вытек, а ведь что василечки глазоньки-то были.

- Сгубили свое дите! - сказал Федор Жареный, с ужасом смотря на бабу. Теперь и знахарь не поможет. Попа надо звать.

Баба покачнулась, завыла в голос, соседи подхватили ее и повели домой, а в ушах у Федора Тимофеевича долго еще раздавались ее визгливые вопли и причитания.

Время близилось к полночи. Лагерь спал мирным сном. Жители деревушки давно разошлись по домам. Не спалось Жареному. Долго он ворочался и слушал, как дозорные перекликались и стучали в щиты.

"Все равно не заснуть, - решил Федор Тимофеевич, - пойду поброжу, что ли. Ночь-то уж светла больно".

С трудом натянув ссохшиеся у огня сапоги, он направился к вершине холма.

Отсюда как на ладони была видна река Нарова, серьгой охватившая высокий холм. Каменистые берега сжимали русло, река стремительно неслась, вспенивая мутную воду. Напротив виднелись кирпичные башни и стены Ливонской крепости, а за

стенами - десятки острокрыших домиков, густо посаженных один подле другого. Под ногами, в небольшой бухточке, стояли две малые лодейки, несколько мелких суденышек были вытащены на берег и лежали вверх дном.

- Здесь конец земли русской, - вслух сказал Жареный, глядя на реку, - а дале немцы.

- В прежние-то времена, господине, славяне по всему поморью, до доньской земли, жили, - услышал купец хриплый голос.

Обернувшись, он увидел одутловатое, бледное лицо, заросшее рыжими волосами. Свалявшаяся неопрятная борода густо росла сразу от ушей. Незнакомец был огромного роста. Рваные и грязные тряпки едва прикрывали тело. Тяжелый, смрадный дух шел от него.

Незнакомец нетвердо держался на ногах. Странно было видеть у него на груди большой крест, говоривший о духовном звании.

- Лыцарей божьих, сих лютых зверей, кои веру Христову дубинами вбивают, не знавали в досельные времена у нашего моря, - продолжал говорить незнакомец, показывая гнилые зубы и дыша перегаром.

- Кто ты? - отступив на шаг, удивленно спросил Жареный.

- Здешнего божьего храма святитель, - последовал ответ, - хмельное люблю. Каюсь в непотребстве, а совладать с собой не волен. Потому и обличье пасторское потерял... - Он пошатнулся. - Да ты не бойся, не пьян я, продолжал незнакомец, - не тот ведь пьян, кого двое ведут, а третий ноги переставляет, а тот, которому заживо ворон глаза выклюет. Так-то у нас говорят.

Жареный долго молча смотрел на страшного пастыря.

- И сон меня не берет, - снова захрипел поп. - Ночи светлые ныне, я и хожу. Вчера вон видел, рыбаки немцев на тот берег везли.

- Немцев, божьих рыцарей? - встрепенулся Жареный. - Много ли?

- Да не то чтобы много, а десятка два будет. Вооружены все, а товаров с ними нет. Я немецкую речь знаю, - продолжал он, усаживаясь на каменную глыбу, - недаром в этих местах двадцать лет живу. Слышал, что лыцари промеж себя говорили... Шумит падун, - переменил он разговор, - шумит, и устатка на него нет.