Расскажи, расскажи, бродяга   ::   Лаврова Ольга

Дескать, полгода следствие вести не будут. Осудят как бродягу, а там получу новенький паспорт на имя Марка Лепко.

Бродяга черно полоснул взглядом, спросил уже на басах:

– Что значит «на имя»? Согласно Уголовному кодек­су пока не доказано иное, я – Лепко!

– Считайте, доказано.

Сашин черед. Готов? Еще бы, грызет удила! Валяй, подсыпь жару. Саша сегодня строгий, в темном галсту­ке, юмором не пахнет. За ним первый прицельный залп. Пли!

– Есть любопытная справочка из больницы города Мукачево. Когда-то мальчишку, которого звали Марк Лепко, оперировали – удаляли аппендикс. Должен был остаться шрам. У вас его нет.

Только не оказалось бы больше легенд в запасе! Мо­жет все порушиться!

Бродяга обратился к Знаменскому:

– Вы нынче как фокусник. Букет за букетом из ру­кава.

Уф! Пронесло – нет четвертой легенды.

– Вернемся к Федотову. Почему вы выбрали именно его? Давно исчез из родных краев, некому опознать… случайно?

– Случайно, не случайно – какая разница?

– А такая разница, что человек был подобран на редкость удачно. Очень был подходящий человек.

Знаменский повременил, отмеривая секунды три ти­шины, и сделал внезапный быстрый выпад:

– Он говорил вам, что мать ослепла? Да или нет?

– Не помню.

– Не говорил он. Откуда ему знать? А вот вы знали! Я это понял сразу, как вы ее увидели. Значит, навели тща­тельные справки. Где вы расстались с Петром Федотовым?

– Где-то в поезде.

– Место?

– Понятия не имею.

Опять Сашин ход по плану:

– Могу напомнить. На вокзале в городе Калинине.

– Почему именно в Калинине?

– Потому что там я его нашел. В больнице.

– А мне какое дело?

– Хочу услышать, были или не были вы с Федотовым в Калинине.

– Нет!

– Зря. Неподалеку от вокзала буфет. Вы посетили его вместе. А через час буфетчица наблюдала, как Федотова сажали в «скорую». Про вашу фотографию она сказала: с этим мужчиной пил тот, который вдруг спятил.

– Ну и что это доказывает? Гражданин следователь, черт дери! Что все это означает?!

Проникающее ранение. Скулы выперли, лоб мокрый. Знаменский улыбнулся.

– Вот и я ломал голову: черт дери, что это значит? Вы однажды поинтересовались, почему я взял отсрочку. Теперь могу ответить: почти ни по чему. Единственный миг, когда вы были искренни на допросе – разговор о Москве белокаменной помните?

Это не по программе. Маленькая откровенность себе в удовольствие.

– Нет, не помню! – все еще греб против течения бродяга. – Вы доказали, что я врал! Ну, врал, признаю. Но теперь уже какие-то фантазии и сотрясение воздуха!

– Хорошо, перейдем на почву фактов. Зиночка, мо­жешь.

На ней кульминация.

– Вы владеете иностранными языками?

– Ну… в школе учил.

– В школе мы все учили. В данном случае это не в счет.

– А какой же особый данный случай?

– Были исследованы образцы вашего почерка. Вывод экспертизы такой: в тех сочетаниях штрихов, которые характерны только для русских букв, наблюдается значи­тельно меньшая твердость и уверенность, чем в написа­нии букв, общих для русского и латинского алфавита.

– Чудеса!

– Больше вам сказать нечего?

– Ошибочка какая-нибудь.

Руки тискают одна другую. Они пусты, а привыкли к оружию.

– Есть и вторая экспертиза на ту же тему. Спектро­грамма соскоба, сделанного с пломбы во время медицин­ского осмотра. Обнаружены вещества, которые в практи­ке зубных врачей на нашей территории не применяются.

Как он мечется внутри себя, ища лазейку. А рот открывает скупо, чтобы не выпустить рык, скопившийся в горле.

– Гражданин следователь, я лечил зубы у армянина-репатрианта… Возможно, он привез состав с собой.

– Где он живет?

– Жил в Ташкенте.

– Вероятно, в эпицентре? – почти ласково заметил Знаменский.