Расскажи, расскажи, бродяга   ::   Лаврова Ольга

Знаменский усмехнулся.

– Значит, покупатели остались с носом, потому что вы пожалели шофера? Ой ли, Сергей Рудольфович? Пред­ставьте, что они угнали машину. С вашей стороны тогда не мошенничество – тогда была бы кража. Вы не трид­цать метров проехали, вы «переехали» из одной статьи в другую. Все рассчитано точно.

Ковальский хитро поглядел на Знаменского, на Томина, довольный, что оценили.

Знаменский подвинул к себе протокол допроса, со­бираясь фиксировать. Но Томин перехватил инициативу:

– Как самодеятельность, Сергей Рудольфович?

– Пою! Пою, Александр Николаевич. Сердечно бла­годарен!

– А вообще жизнь?

– Человек когда-нибудь доволен? На свободе не хва­тает денег, в тюрьме – свободы. Но могло быть хуже. Народ в камере солидный, один даже преподаватель – за взятки в институт принимал.

– Кстати, бродяжка у вас есть, тоже за Пал Палычем числится. Этот жить не мешает?

Как-то одновременно Ковальский поскучнел и на­сторожился.

– Да нет…

– А какое у вас о нем впечатление?

– Только из уважения, Пал Палыч, – произнес Ко­вальский после долгой паузы, с явной неохотой нарушая камерную этику.

– Я не настаиваю.

– Настаивать не надо. Но, к сожалению, мало что могу. Замкнутый тип.

– Как он держится? – выспрашивал Томин. – Рас­сказывает о себе?

– Мы знаем только, по какой статье сидит. А держит­ся спокойно. В камере его боятся.

– Боятся?!

– Да, был, знаете, случай – один парень полез с кулаками, так едва отдышался. Бомж глазом не моргнул, только этак особенно выставил вперед руку и куда-то парню попал – тот растянулся на полу и корчится. На публику произвело сильное впечатление.

– Та-ак… – сказал Знаменский и помолчал, ощу­щая, как еще крупинка осела на его «промывочном лот­ке». – Считаете, он не тот, за кого себя выдает?

– Да ведь вы, по-моему, тоже считаете?.. Вот еще кое-какие наблюдения, судите сами. В очко на пальцах ваш бродяга выучился играть с лету. Я – я! – осваивал эту науку дольше, при моей-то ловкости рук! И еще – сколь­ко у него классов образования?

– Говорит, десять.

– Хоть бы двенадцать, чересчур быстро читает. Трид­цать восемь – сорок секунд на страницу. Извините, у вас будет больше. Странный человек.

Знаменский помедлил, но больше Ковальскому нече­го было добавить. Можно нажимать звонок.

– Мы закончили, – обратился он к конвоиру. – Фе­дотова придержите пока.

Вдвоем по кабинету вышагивать было неудобно, и вскоре Томин уступил плацдарм, заняв позицию у заре­шеченного окна. Знаменский приостанавливался, Томин угадывал вопрос: что, обычный врун и пропойца? И безмолвно же извинялся: сплоховал, дескать. Наконец высказался:

– Такой показался серый, лапчатый.

– Лапчатый, как же… перепончатый… гусь… с ябло­ками… Только от какой яблоньки?.. Саша, нужно в кан­целярии быстро посмотреть все, что за ним записано. Может, он жалобы подает, режим нарушает, всякое лыко в строку. Вернешься – врезайся. Вопрос справа, вопрос слева, темп.

Оставшись один, он потер лицо ладонью, на ощупь прогоняя с него решимость, напряжение и прочие не­уместные сейчас эмоции. Бродягу встретил приветливо.

– Присаживайтесь, Федотов. Могу вас порадовать – проверки как будто подходят к концу.

– А чего мне радоваться? – хотя, конечно, испытал облегчение. – После суда пошлют в колонию, там надо лес пилить или еще чего делать. А так сижу – срок идет.

– Первый раз вижу человека, которому нравится в тюрьме. Или компания больно хороша?

– Ничего, сидим дружно.

– И не скучно в четырех стенах?

– Бывает. И без водки, понятно, туго. Но как вспом­нишь ночевки под забором… тут хоть койка есть.

– А домой никогда не тянет? Мать совсем одна.

– Мать жалко. Да она уже, наверно, меня похоронила. Столько лет…

– Матери, Федотов, до смерти ждут.