Вечный зов (Том 2)   ::   Иванов Анатолий

Иван Иванович Хохлов всегда чувствовал себя перед Назаровым скованно. Он называл его на "вы", как, впрочем, и всех других. Назаров обращался к нему всегда на "ты", и Иван Иванович считал это совершенно естественным. Но сейчас он ощутил себя перед этим старым, больным человеком особенно маленьким и беспомощным.

- Да, да, конечно! - воскликнул он, краснея от охватившего его смущения. И их тоже представим! Будем требовать, чтобы колхоз целиком наградили!

- Ну, попробуйте, - усмехнулся Назаров, качнул головой. - А так-то ты человек, Иван Иванович, душевный.

* * * *

Светлый апрельский день еще не кончился, но клонился уже к вечеру, когда Хохлов и Назаров вместе подошли к конюшне. Тот же Володька Савельев обоим запряг лошадей и, сделав свое дело, молча пошел прочь.

- Погоди-ка, - остановил его Иван Иванович. - А ты почему все еще здесь? Уроки у тебя есть на завтра? Или уже приготовил?

Парнишка опустил лохматую голову, стал глядеть на свои растоптанные, разбитые в прах сапоги.

- А я не учусь больше.

- Как же?

- Так... - пожал плечами Володька и ушел, по-прежнему глядя куда-то вниз.

Хохлов взглянул на председателя колхоза - тот, подбирая вожжи, скривил в угрюмой усмешке губы.

- До семилетки мать его дотянула... Я все удивлялся: двужильная, что ли, она? Прошлогод надо было в Шантару его отправлять - у нас тут семилетка всего. Да на какие шиши?

Назаров тяжело постриг бровями и умолк.

- Я понимаю, понимаю, - вздохнул Хохлов.

- Оно все мы понимаем. Да в шкуре ее материнской никто не был... Председатель сел на дрожки, тронул вожжи.

Хохлов забрался в свой плетеный коробок и поехал следом.

На выезде из деревни, возле жердяной изгороди, за которой уныло торчала хилая избенка с прогнившей крышей, председатель натянул вожжи, прокричал:

- Эй! Антонина! Будет прохлаждаться! Живо грузи свои шмутки, и чтоб через час в бригаде. По дороге к речке подверни.

- Поняла, - ответил Назарову откуда-то женский голос. - Счас я, мигом.

Оставив у плетня свои дрожки, Панкрат догнал коробок Хохлова. С легкостью, которой Иван Иванович не ожидал от него, на ходу вскочил в коробок, пояснил:

- Повариха тут живет, Тонька. Сиротой с пяти лет, так и взросла, горемыка. Я до свертка во вторую бригаду доеду с тобой...

Жидкий еще, не набравший пока запаха оттаявшей земли воздух заметно похолодал и стал, кажется, еще жиже. По высокому пустынному небу плыл огромный журавлиный клин, оглашая тихие, не проснувшиеся еще поля тоскливым стоном. Другая журавлиная стая летела метрах в двухстах от дороги, по которой ехали молчком Хохлов и Назаров. Она спускалась все ниже, тяжелые птицы медленно и устало махали крыльями, заходящее солнце отсвечивало на их длинных, вытянутых назад ногах.

- Голод не тетка, - проговорил Назаров, наблюдая из-под насупленных бровей за спускающимися птицами. - Ишь, даже людей не боятся... Всю ночь кормиться будут.

- Чего они на этом поле найдут?

Старый председатель пожал плечами.

- Журавель - он как китаец. Где зернышко, где червячок какой - и сыт... Нынче много журавля будет. Пострелять бы можно, да жалко.

- Для чего пострелять?

- Для чего? - усмехнулся Назаров. - В старину мужики говаривали: журавель не каша, пища не наша. Раньше журавлятину цари жрали, князья да бояре всякие на своих пирах. Теперь и забыли, что птица эта съедобная. А я вот помню, да... жалко. И никому не говорю, а то найдется много стрельцов. А птица больно красивая, и землю, и небо украшает. Пущай живет.

Говоря это, Панкрат все ежился и ежился.

- Знобит? - спросил Хохлов, думая о поразивших его чем-то рассуждениях Назарова о журавлях.

- Ништо... Это для нас, чахоточников, весной обыкновенно. Токмо бы весну пересилить, а там уже, считай, до следующей землю топтать будем.

Панкрат Назаров закрыл глаза и сидел так минут пять.