Апология   ::   Алейник Александр

О, роковая игра судеб! Тройка, семерка, туз из бронзовой колоды Моссовета.

Ночь кристаллизуется в крупицы йода, жжет глаза и губы и трещит на моих пальцах, оставляя желтое пятно - смачный поцелуй сигареты. В воздухе вымирают стайки микробов. Он черен, чист, пахнет скипидарным мылом и щелоком. Москва вдыхает его траурным лицом, похожим на противогаз циклопа.

Над Манежем летает дура-ворона, бой курантов слизывает ее, как соринку, с воспаленного глаза неба над площадью. В него лупят прожекторы, как настольные лампы на конвеерном допросе. Допрашиваемый упорствует, но его, конечно, расколят. Идут заводные люди сменить заводных людей, и они-то идеальные арийцы, их наконец-то вывели в Кремле.

Но не лучше ли купить маленький арбуз с сахарными пузырьками внутри -миллиард воздушных шариков, и за спиной Долгорукого у фонтана и феодальным крупом его лошади -нарезать половины красных лун, отправиться в воздушное путешествие, засевая косточки вольным движением "за-пле-чо!", как гомеровы кораблики в зеленеющий эпос травы. Там же обычно пьют вино и прижимаются к девушке, в виду шестиглазого плаката, с монголеющими год от года теоретиками, оставив слева три площади, и все они -- двухтумбовые. За ними восседает Дежурный Теоретик, перелистывая перекидной календарь черных буден и малиновых праздников. Кое-где на столах, над зернистым коленкором асфальта, припахивающего падалью, высятся бюстики. Ими можно колоть сладенькие грецкие орешки -хрупкие черепа людей.

Я свидетельствую: мое дело -- созерцание и скоропись, пока есть время и длится ночь семьдесят слепого года. 13 янв.77

x x x В узкие стекла трамвайных дверей смотрит на улицы старый еврей. В выцветших пейсах, с нищею спесью, смотрит старик в глаза фонарей.

В белом снегу -- в бороде патриарха -мягкие губы -- розовый бархат. Вот она -- Пасха! -- встает из грязцы. Смотрит старик -- все дома из мацы!

Птицы на крышах и ветках намокли, видят сквозь капель кривые бинокли город вечерний, апрельский, пасхальный, трон в облаках появился хрустальный, с каждым мгновеньем светлей и синей... Знает старик, сядет в трон Моисей!

Грянули двери трамвайной трещоткой, город как Красное море раскрыт... Самой лучшей, самой пасхальной походкой медленно к синагоге идет старик.

Капли за шиворот к нему затекают, а там он приткнется у белых колонн. Ай, сколько ж ему медяков накидают в лодочкой сложенную ладонь! 4 апр. 77

СУББОТА

Уходит жизнь туда, куда уходит дождь, куда уходит время,

оно за мной в следах, не стронешь, не возьмешь, ни сам, ни с теми,

кого оставил за собой и под землей, кого рукой и ртом в тоске касался,

цветущая лоза, что кислый уксус твой, вином он был или вином казался?

Причем тут виноград? Да это тот буфет, где грозди -- барельефом деревянным,

там ягоды висят сращением комет, слетающих к серебрянным стаканам.

Но где же старики, и где их домино на скатерти малиновой, и свечи

субботние, и вьются мотыльки. Уже темно, я обнимаю плечи

старухи и смотрю на парафин -он плачет, тает, каплет как в пещерах, там в тыщи лет, а тут за час один

вершинки белых, маленьких руин, и только разница -в размерах...

Субботняя истаяла свеча и часики французские стучат нигде уже, а кажется что рядом,

и с неба смотрит желтая звезда похоже так, как смотрят в никуда -куда плывут под деревянным виноградом. 2 янв.78

x x x В метро удивленная дева на юношу с книгой глядит. Читающий справа налево у вечного древа сидит.

Не трогай плечом его, занят, ты видишь, он древним узлом -распутываньем терзаний бессмертного блага со злом.

Здесь слово поставила прямо под неба диктовку рука, и смотрит оно от Адама без страха в людей и века.