Испанский Парнас, двуглавая гора, обитель девяти кастильских муз   ::   де Кеведо Франсиско

Речь, манеры выдавали

В нем кота-аристократа.

«Вам поведаю, — он всхлипнул,

О плачевнейшей судьбине:

Отпрыск знаменитых предков,

Впал в ничтожество я ныне.

Обнищав, от двери к двери

Обхожу я околодок

И свои усы утратил

На лизанье сковородок.

Должен я в чужих помойках

Черпать жизненные блага,

Ибо хоть богат сеньор мой,

Он отъявленнейший скряга.

Голодом моря, однако

Он не пнет и не ударит:

Ведь тогда б он дал мне взбучку,

А давать не может скаред.

Нынче, из-за черствой корки

Разозлясь, он буркнул хмуро:

„Жалко бить: скорняк не купит,

Коль дырявой будет шкура“.

Неужели вас не тронул

Страшной я своей судьбою?»

Он замолк. Тут кот бесхвостый

И с разорванной губою,

Кот, что выдержать способен

Десять поединков кряду,

Кот, что громче всех заводит

Мартовскую серенаду,

Начал речь: «Я буду краток

Не до слов пустопорожних,

Сущность дела в том, сеньоры,

Что хозяин мой — пирожник.

С ним живу я месяц. Слышал,

Что предшественников масса

Было у меня; в пирог же

Заячье кладет он мясо.

Если не спасусь я чудом,

Вы устройте мне поминки

И на тризне угощайтесь

Пирогами без начинки».

Тут вступил оратор новый,

Хилый, с голосом писклявым.

Познакомившись когда-то

С неким кобелем легавым,

Вышел он из этой встречи

Кривобоким и плешивым.

«Ах, сеньоры! — обратился

Он с пронзительным призывом.

То, что вам хочу поведать,

Вы не слышали вовеки.

Злой судьбой определен я

К содержателю аптеки.

Я ревенного сиропа

Нализался по оплошке.

Ах, такой понос не снился,

Братцы, ни коту, ни кошке!

Ем подряд, чтоб исцелиться,

Все хозяйские пилюли;

Небу одному известно,

Я до завтра протяну ли».

Он умолк. Тут замурлыкал

Кот упитанный и гладкий,

Пышнохвостый, на загривке

Жирные, в шесть пальцев, складки.

Жил давно безгрешной жизнью

В монастырской он трапезной.

Молвил он проникновенно:

«О синклит достолюбезный!

От страстей земных отрекшись,

Я теперь — от вас не скрою

К сытости пришел телесной

И к душевному покою.

Братие! Спасенья нет нам

В сей юдоли слез, поверьте:

Заживо нас рвут собаки,

Гложут черви после смерти.

Мы живем в боязни вечной

Высунуться из подвала,

А умрем — нас не хоронят,

Шкуру не содрав сначала.

Я благой пример вам подал.

От страстей отречься надо:

Оградит вас всех от бедствий

Монастырская ограда.

Вы пройдете некий искус,

Ознакомитесь с уставом,

И трапезная откроет

Вожделенные врата вам.

Добродетели кошачьей

Мир не ценит этот черствый.

Хочешь быть блажен — спасайся,

Тщетно не противоборствуй.

Страшен мир, где кошек топят,

С крыш бросают, петлей давят,

Шпарят кипятком и варом,

Бьют камнями, псами травят.

Главное, что угрожает

Гибелью нам, мелкой сошке,

То, что с кроликами схожи

Освежеванные кошки.

Ловкачами и ворами

Нас молва аттестовала:

„Знает кот, чье съел он мясо“,

„Жмурится, как кот на сало“.

А хозяева-то наши

Разве не плутуют тоже?

На сукне ловчат портные,

А башмачники — на коже.

Каждый норовит снять сливки.

Им ли укорять нас, если

Плут указы составляет,

Плут сидит в судейском кресле?

Альгуасил, сеньор мой бывший,

Прятался в чулан, коль скоро

Слышал по соседству крики:

„Караул! Держите вора!“

Братья, следуйте за мною,

Процветем семьей единой…»

Тут собранье всколыхнулось:

Явственно пахнуло псиной.

Миг — и крыша опустела,

Врассыпную вся орава,

Дабы избежать знакомства

С челюстями волкодава.

И шептались, разбегаясь:

«До чего ж ты безысходна,

Жизнь кошачья! И на крыше

Не поговоришь свободно».

Перевод М. Донского



ПРЕИМУЩЕСТВА ПЕРВОГО ИЗ МУЖЧИН.