Сармат. Смерть поправший   ::   Звягинцев Александр

— С чего ты взял, что гяур — русский? — рассердился седобородый.

— Хазареец Рахимджат на прошлой неделе слышал, как гяур выкрикивал в бреду грязные русские слова. Рахимджат говорит, что такие слова доносились из окопов шурави под Хостом.

— Тс-с-с!.. Без языков останетесь ты и твой хазареец!

— А я так думаю, уважаемый Керим-ага, — не унимался юноша, — если наш хозяин прячет гяура от чужих глаз и заставляет охранять его днем и ночью, как не охраняют даже гарем падишаха, значит нечестивый гяур, да укоротит Аллах его дни, стоит того...

— Аллах ему судья, а не мы с тобой, глупец!

— Керим-ага, Сайд хотел лишь сказать, что наш хозяин Аюб-хан и его братец Али-хан очень любят зеленые американские доллары...

— Все их любят, да не всем они к рукам липнут... Но к чему ты клонишь?

— К тому, что нечестивые шакалы хотят вылечить гяура и получить за него с шурави большой выкуп.

— Молчи, молчи, ишак!.. — зажал рот молодому стражнику Керим-ага и бросил испуганный взгляд на раскрытое окно второго этажа, где, как ему показалось, мелькнула чья-то тень. — Молчи, если не хочешь заживо сгнить у них в зиндане!

Молодой стражник провел ладонями по лицу и простер к небу руки:

— О, Аллах Всемогущий, защити глупого маленького Саида от гнева нечестивых шакалов Аюб-хана и Али-хана!..

Из-за стены, со шпиля минарета, донесся пронзительный голос муэдзина. Заполошно захлопав пестрыми крыльями, скрипуче заголосили ему в ответ потревоженные павлины. Охранники быстро расстелили коврики и, опустившись на колени, лицами к разгорающейся на востоке полосе зари, приступили к утреннему намазу.

Хотя мужчина не знал языка, на котором разговаривали охранники, ему почему-то было ясно, что разговор шел о нем. Он еще раз с удивлением оглядел комнату, в которой кроме кровати, стула, умывальника и трюмо больше ничего не было.

«Где это я? — преодолевая головную боль, подумал он. — Что это за комната?.. Пахнет карболкой и лекарствами, как в...»

Он попытался вспомнить, где так пахнет, но вспомнить почему-то не смог. Случайно взгляд его упал на трюмо и он в испуге отшатнулся: на него смотрел незнакомый ему человек с бледным, перепаханным шрамами лицом, обрамленным жесткой полуседой щетиной и запавшими мутными глазами. «Ну и рожа! — опасливо подумал он. — С таким типом надо быть осторожнее...»

Мужчина поднял руку — и Тот тоже поднял руку. Он прикрыл лицо ладонью, продолжая сквозь пальцы следить за Тем, но и Тот, прикрывая ладонью лицо, настороженно следил сквозь пальцы за ним.

«Зеркало!.. — мелькнула догадка у мужчины. — В таком случае, омерзительная страхолюдина — это я! — преодолевая нарастающий шум в ушах, попытался рассуждать он. — Но почему я не узнал своего лица?.. Если тот тип — я, то у меня должно быть имя, но почему я не помню его?.. Что это за комната и зачем на ее окне решетка?.. А те вооруженные люди под окном, кто они — друзья или враги?..»

Держась за стену, он добрался до двери и осторожно приоткрыл ее. В тесном холле под настольной лампой горбился над книгой человек в белом халате, с растрепанным тюрбаном на голове. Услышав скрип двери, человек вскочил, будто укушенный змеей, и выхватил пистолет, но, увидев бессильно привалившегося к дверному косяку мужчину, издал удивленный вопль.

— О, Аллах, что видят мои глаза?! — затараторил он на фарси. — Невероятно!.. О, Аллах Всемогущий!.. О, чудо!.. О, чудо из чудес!..

— Не понимаю твоего языка, — прохрипел мужчина, сползая по дверному косяку на пол.

Человек в белом халате бережно подхватил его и довел до кровати.

— Кто ты? — отдышавшись, спросил мужчина по-русски, напряженно всматриваясь в его черные, как ночь, глаза.

— Я лечащий врач сахиба, доктор Юсуф, — ответил тот также по-русски, но с заметным восточным акцентом.