Мурманские отголоски   ::   Случевский Константин

Меж домов растет трава;

Фонари — одни слова!

Берег моря словно жив —

Он растет, когда отлив;

Подавая голос свой

Громче всех, морской прибой

Свеял с этих городов

Всякий след пяти веков!

Но уж сказка здесь вполне

Наступает по весне,

Чуть из них мужской народ

В море на лето уйдет.

Бабье царство здесь тогда!

Бабы правят города,

И чтоб бабам тем помочь,

Светит солнце день и ночь!

С незапамятных времен

Сарафан их сохранен,

Златотканый, парчевой;

Кички с бисерной тесьмой;

Старый склад и старый вкус

В нитях жемчуга и бус,

Новгородский, вечевой,

От прабабок он им свой.

И таков у баб зарок:

Ждать мужчин своих на срок,

Почту по морю возить,

Стряпать, ткать и голосить;

Если в море гул и стон —

Ставить свечи у икон

И заклятьем вещих слов

Укрощать полет ветров.



«Снега заносы по скалам…»

Снега заносы по скалам

Всюду висят бахромой;

Солнце июльское блещет, —

Встретились лето с зимой.

Ветер от запада. Талый

Снег под ногами хрустит;

Рядом со снегом, что пурпур,

Кустик гвоздики горит.

Тою же яркостью красок

В Альпах, на крайних высях,

Кучки гвоздики алеют

В вечных, великих снегах.

В Альпах, чем ближе к долинам,

Краски цветов все бледней,

Словно тускнеют, почуяв

Скучную близость людей.

Здесь — до болот ниспадает

Грань вековечных снегов;

Тихая жизнь не свевает

Яркости божьих цветов;

Дружно пылают гвоздики,

Рдеют с бессчетных вершин

Мохом окутанных кочек,

Вспоенных влагой трясин.



«Какие здесь всему великие размеры…»

Какие здесь всему великие размеры!

Вот хоть бы лов классической трески!

На крепкой бечеве, верст в пять иль больше меры,

Что ни аршин, навешаны крючки;

Насквозь проколота, на каждом рыбка бьется…

Пять верст страданий! Это ль не длина?

Порою бероева китом, белугой рвется —

Тогда страдать артель ловцов должна.

В морозный вихрь и снег — а это ль не напасти? —

Не день, не два, с терпеньем без границ

Артель в морской волне распутывает снасти,

Сбивая лед с промерзлых рукавиц.

И завтра то же, вновь… В дому помору хуже:

Тут, как и в море, вечно сир и нищ,

Живет он впроголодь, а спит во тьме и стуже

На гнойных нарах мрачных становищ.



«Здесь, говорят, у них порой…»

Здесь, говорят, у них порой

Смерть человеку облик свой

В особом виде проявляет.

Когда в отлив вода сбегает

И, между камнями, помор

Идет открытыми песками,

Путь сокращая, — кругозор

Его обманчив; под ногами

Песок не тверд; помор спешит, —

Прилив не ждет! Вдруг набежит

Отвсюду! Вот уже мелькают

Струи, бегущие назад;

То здесь, то там опережают,

Под камни льются, шелестят!

А вон, вдали, седая грива

Ползущего в песках прилива

Гудит, неистово ревет

И водометами встает…

Скорей, скорей! Но нет дороги!

Пески сдаются, вязнут ноги,

Пески уходят под ногой…

Все выше волн гудящих строй!

Их гряды мечутся высоко,

Чтоб опрокинуться потом…

Все море лезет на подъем!

Спасенья нет… Блуждает око…

Все глубже хлябь, растет прилив!

Одолеваемый песками,

Помор цепляется руками,

И он не мертв еще, он жив —

А тяжкий гул морского хора,

Чтоб крик его покрыть полней,

В великой мощности напора

Стучит мильонами камней…



«Взобрался я сюда по скалам…»

Взобрался я сюда по скалам;

С каким трудом на кручу взлез!

Внизу бурун терзает море,

Кругом, по кочкам, мелкий лес…

Пигмеи-сосенки! Лет двести

Любой из них, а вышиной

Едва-едва кустов повыше;

Что ни сучок — больной, кривой.

Лет двести жизни трудной, скучной,

И рост такой… Везде вокруг

Не шум от ветра — трепетанье,

Как будто робкий плач, испуг.