Орлеанская девственница   ::   Вольтер

Едва Шандос последние завесы

Сорвал с дрожащих прелестей Агнесы,

Как вдруг Иоанна из рядов в ряды

Несется воплощением беды.

Непобедимое копье Деборы

Пронзило Дильдо грозного, который

Уворовал сокровища Клерво

И осквернил монахинь Фонтевро.

Потом второй удар, такой же ловкий,

Сбил Фонкинара, годного к веревке;

Хоть он и был на севере рожден,

В Гибернии, где снег со всех сторон,

Но, словно отпрыск южного народа,

Во Франции повесничал три года.

Затем погиб и рыцарь Галифакс,

И брат его двоюродный Боракс,

И Мидарблу, родителя проклявший,

И Бартонэй, жену у брата взявший.

И каждый, кто с ней рядом мчался в бой, —

И рыцарь знатный, и солдат простой,

Копьем с десяток англичан пронзает.

Смерть мчится сзади, страх опережает:

Могло казаться в тот ужасный миг,

Что грозный бог сражается за них.

В разгаре брани, в пекле битвы шумной

Наш брат Лурди взывает, как безумный:

«Дрожите, бритты! Девушка она,

Святым Денисом вооружена.

Да, девушка, и чудеса свершает,

Ее рука препятствия не знает;

Пади же ниц, грязь английская вся,

Ее благословения прося!»

Неистовый Тальбот, не зная страха,

Приказывает захватить монаха;

Его связали, но, мученьям рад,

Не устает вопить смиренный брат:

«Я мученик; британец гордый, ведай,

Что девственность останется с победой!»

Наивны люди; в слабых их сердцах

Все оставляет след, как в мягкой глине.

Всего же легче, кажется, поныне,

Ошеломить нас и внушить нам страх!

Добряк Лурди своим ужасным криком

Гораздо больше напугал солдат,

Чем амазонка в наступленье диком

И все герои, что за ней летят.

Привычка верить чуду без сомнений,

Дух заблуждений, головокружений,

Видений без начала и конца,

Совсем смутил британские сердца.

Британцы знали боевые громы,

Но были с философией они

В те времена не очень-то знакомы, —

Встречаешь умных только в наши дни.

Шандос, уверенный в удачном бое,

Кричит своим: «Британские герои,

За мной, направо!» Он сказал, но тут

Все повернули влево и бегут.

Так некогда в равнине плодородной,

Там, где Евфрат струится многоводный,

Когда решил людской надменный род

Воздвигнуть столп до божиих высот,

Бог, этого соседства не желая,

В сто языков язык их превратил.

Кому была нужна вода простая,

Тому сосед известку подносил,

И весь народ, осмеян богом сил,

Рассеялся, постройку оставляя.

Тотчас же осажденный Орлеан

Узнал про пораженье англичан:

Летит молва на легких крыльях птицы,

Повсюду славя доблести девицы.

Вы знаете великолепный пыл

Французов; он всегда таким же был.

Они идут на битву, как на праздник.

Бастардов украшенье, Дюнуа [48] , —

За Марса приняла б его молва, —

За ним Сентрайль, Ла Гир, Ришмон-проказник

И Ла Тримуйль спешат из стен в луга

И, будто бы преследуя врага,

Кричат: «Кому здесь жизнь не дорога?»

Но враг их поджидал: за воротами

Тальбот, весьма благоразумный вождь,

Учтя их возрастающую мощь,

Расположился с десятью полками.

Он, руки к небу страстно вознося,

Амуром и Георгием клялся,

Что скоро въедет в город осажденный.

Жила мечта в нем, нет, пожалуй, две:

Давно пылала страстью потаенной

К нему супруга толстого Луве.

И гордый воин, смелый и упрямый,

Мечтал владеть и городом и дамой.

Лишь выступили рыцари, и вот

Им на голову падает Тальбот;

Они смешались, и борьба идет.

Равнины орлеанские, вы были

Свидетелями тягостных усилий,

Кровь человечья веществом своим

Вас унавозила на двести зим.

Нет, никогда ни Мальплакэ, ни Зама,

Ни сам Фарсал [49] , классическая яма,

Все знаменитые места боев

Не видели так много мертвецов.