При открытых дверях   ::   Азерников Валентин Захарович

Одним движением – не важно, пусть нечаянным – все: и прошлое, и будущее… Этот цех – думаешь, женщине просто на заводе тянуть лямку, нет, не тянуть, тянут через силу, а я на работу бежала, мне каждый день в радость был… А когда появился мальчик с пальчик со своими дурацкими вопросами, я и конца дня ждать стала… Впервые… А потом, когда все это случилось… Не знаю, я все ломала голову – зачем это тебе, какой прок? Унизить? Отнять все разом? Не знаю… Жила как в тумане… Утром не хотела идти, вечером – возвращаться. Ты отравил все, чем я жила, все… За Изюмова – кто он тебе? – ходил, бился, а то, что со мной… Я говорила себе: это в конце концов не смертельно, это даже полезно: на себя – чужими глазами… Но я не понимала, почему не твоими? Почему не от тебя узнала? Ты приходил, говорил о чем угодно, а у самого камень за пазухой… Одно желание было, одно: чтоб и тебе, чтоб и ты… Что – не важно, только бы побольнее… А потом, когда все как-то… Когда немного отпустило… Опять мрак – уже от стыда… Хотелось забиться в какую-нибудь щель, чтоб меня никто не видел и я – никого. Боялась потерять работу, боялась тебя потерять, а потеряла себя… Господи, до чего человек дойти может… До чего его можно довести… Не знаю, поймешь ли. Раньше ты был понятливый мальчик. Так мне казалось… А сейчас… Может, и поймешь – потом…

Пауза.

Тюнин. Что в цехе?

Екатерина Михайловна. В цехе?… Не пойму что-то. Вроде все хорошо. Всех как подменили. Все всё делают. Никому ничего напоминать не надо. Все вежливые. Даже подозрительно как-то. Вдруг, ни с того ни с сего… (Подумала.) А может, просто все когда-то должно было выйти наружу?… Нам же все некогда, мы все мчимся куда-то, никого не видим, не лица – общий пейзаж, как из окна поезда. И может, надо, чтобы что-то случилось, чтобы остановиться и увидеть, кто с тобой, а кого с тобой нет… Не знаю… Раньше все как-то понятно было. Даже когда плохо. Плохо – но понятно. А сейчас… (Пауза.) Думала уйти, меня звали. Как ты считаешь?

Пауза.

Ах, ну да, ты же так и считал, забыла. (Пауза.) Тебя не видно, я искала.

Тюнин. С понедельника должен продолжить. Если вот…

Екатерина Михайловна. В каком цехе?

Тюнин. Еще не знаю. (Пауза.) И что же теперь будет?…

Екатерина Михайловна (после паузы, тихо). А что может быть?

Петров. Начало любви. Одиннадцать букв. Первая – «р».

Тюнин (машинально). Расставание.

Петров. Похоже.

Екатерина Михайловна (Николаевой). Простите, могу я взглянуть на это письмо? Пока их нет.

Николаева протягивает ей письмо. Она читает его. Входят Иванов и Сидоров. Увидев их, Екатерина Михайловна рвет письмо на части. Все, словно завороженные, смотрят, как бумажки, кружась, опускаются на пол. Долгая пауза.

Николаева (очнувшись). Говорила мама, поживи еще. (Складывает бумаги.)

Сидоров (смотрит на часы). Слушайте, братцы, так мы еще на стадион успеем. (Тюнину.) Сергеи, идешь?

Иванов. А после футбола, может, ко мне тогда? (Тюнину.) Ладно?

Тюнин. Погодите, я же еще не кончил.

Сидоров (Тюнину). Дождь обещали, зонтик захвати. (Уходит.)

Петров. Самое интересное место спектакля. Пять букв, первая – «ф». (Уходит.)

Расходятся и все остальные, на сцене лишь Тюнин и Екатерина Михайловна.

Тюнин (посмотрел по сторонам –  никого нет). Какое-то странное чувство. Будто после тяжелого сна. Знаешь, бывает: проснешься, сердце колотится, ты еще в том кошмаре, еще убегаешь от кого-то, но смотришь – знакомые предметы, и никто не гонится, и в окно солнце, и вроде все нормально… А вот тут где-то (показывает на сердце) все равно не отпускает, зажало… У тебя не бывало так?

Екатерина Михайловна. У меня и сейчас так.

Тюнин. Вот тут где-то, да?

Она кивает.

Но вообще-то все кончилось?… (Смотрит на Екатерину Михайловну, она молчит.) И солнце вот… И мы…

Екатерина Михайловна отрицательно качает головой.

Ну как – вот ты, вот я…

Екатерина Михайловна (после паузы). Ты есть. И я. А нас нет.

Тюнин.