Произведения 1925-1929 годов   ::   Волошин Максимилиан

В дни землетрясения



«Весь жемчужный окоем…»

Весь жемчужный окоем

Облаков, воды и света

Ясновиденьем поэта

Я прочел в лице твоем.

Всё земное — отраженье,

Отсвет веры, блеск мечты…

Лика милого черты —

Всех миров преображенье.

16 июня 1928

Коктебель



АДЕЛАИДА ГЕРЦЫК

Лгать не могла. Но правды никогда

Из уст ее не приходилось слышать —

Захватанной, публичной, тусклой правды,

Которой одурманен человек.

В ее речах суровая основа

Житейской поскони преображалась

В священную, мерцающую ткань —

Покров Изиды. Под ее ногами

Цвели, как луг, побегами мистерий

Паркеты зал и камни мостовых.

Действительность бесследно истлевала

Под пальцами рассеянной руки.

Ей грамота мешала с детства книге

И обедняла щедрый смысл письмен.

А физики напрасные законы

Лишали власти таинства игры.

Своих стихов прерывистые строки,

Свистящие, как шелест древних трав,

Она шептала с вещим напряженьем,

Как заговор от сглаза и огня.

Слепая — здесь, физически — глухая, —

Юродивая, старица, дитя, —

Смиренно шла сквозь все обряды жизни:

Хозяйство, брак, детей и нищету.

События житейских повечерий —

(Черед родин, болезней и смертей) —

В душе ее отображались снами —

Сигналами иного бытия.

Когда ж вся жизнь ощерилась годами

Расстрелов, голода, усобиц и вражды,

Она, с доверьем подавая руку,

Пошла за ней на рынок и в тюрьму.

И, нищенствуя долу, литургию

На небе слышала и поняла,

Что хлеб — воистину есть плоть Христова,

Что кровь и скорбь — воистину вино.

И смерть пришла, и смерти не узнала:

Вдруг растворилась в сумраке долин,

В молчании полынных плоскогорий,

В седых камнях Сугдейской старины.

10 февраля 1929

Коктебель



СКАЗАНИЕ ОБ ИНОКЕ ЕПИФАНИИ



1



Родился я в деревне. Как скончались

Отец и мать, ушел взыскати

Пути спасения в обитель к преподобным

Зосиме и Савватию. Там иноческий образ

Сподобился принять. И попустил Господь

На стол на патриарший наскочити

В те поры Никону. А Никон окаянный

Арсена-жидовина

В печатный двор печатать посадил.

Тот грек и жидовин в трех землях трижды

Отрекся от Христа для мудрости бесовской

И зачал плевелы в церковны книги сеять.

Тут плач и стон в обители пошел:

Увы и горе! Пала наша вера.

В печали и тоске, с благословенья

Отца духовного, взяв книги и иная,

Потребная в молитвах, аз изыдох

В пустыню дальнюю на остров на Виданьской —

От озера Онега двенадцать верст.

Построил келейку безмолвья ради

И жил, молясь, питаясь рукодельем.

О, ты моя прекрасная пустыня!

Раз, надобен от кельи отлучиться,

Я образ Богоматери с Младенцем —

Вольяшный, медный — поставил ко стене:

«Ну, Свет-Христос и Богородица, храните

И образ свой, и нашу с вами келью».

Пришел на третий день и издали увидел

Келейку малую как головню дымящу.

И зачал зря вопить: «Почто презрела

Мое моление? Приказу не послушала? Келейку

Мою и Твоея не сохранила?» Идох

До кельи обгорелой, ан кругом

Сенишко погорело вместе с кровлей,

А в кельи чисто: огнь не смел войти.

И образ на стене стоит — сияет.

В лесу окрест живуще бесы люты.

И стали в келью приходить ночами.

Страшат и давят: сердце замирает,

Власы встают, дрожат и плоть, и кости.

О полночи пришли однажды двое:

Один был наг, другой одет в кафтане.

И, взяв скамью — на ней же почиваю, —

Нача меня качати, как младенца.

Я ж, осерчав, восстал с одра и беса

Взял поперек и бить учал

Бесищем тем о лавку, вопиюще:

«Небесная Царица, помоги мне».

А бес другой к земле прилип от страха,

Не может ног от пола оторвать.

И сам не вем, как бес в руках изгинул.

Возбнухся ото сна — зело устал, — а руки

Мокром мокры от скверного мясища.