Стихотворения в прозе   ::   Хименес Хуан Рамон

Мимо него и мимо меня, который оперся на его ствол, спешат омнибусы с влюбленными парочками на крыше, они едут с Washington Square на Riverside Drive2, чтобы целоваться у реки, чувствуя ее каждой клеточкой тела. А дереву не до них, и между ним (нами) и горьким присутствием этих красок, запахов и шумов все больше углубляется пропасть, словно дерево привыкло быть одиноким все свои дремотные зимы, безразличным к изменчивой любви и внимательным лишь к тому, что неизменно. И мой взгляд, вьющийся по его ветвям, становится его цветами и вместе с ним глядит в полночь, и я так же одинок, как это дерево, воспламенившее свое чистое масло (как мое сердце - кровь), чтобы вглядываться в невидимую вечную явь этой единственной, верховной - всегда существующей весны.

1Вашингтон-сквер - площадь в Нью-Йорке (англ).

2Риверсайд-драйв - набережная в Нью-Иорке (англ).

Поздно ночью

Нью-Йорк, 27 апреля

Нью-Йорк словно вымер, - ни души!.. И я медленно бреду вниз по Пятой Авеню и громко пою. Порой останавливаюсь оглядеть большие и хитроумные замки банков, витрины на переделке, транспаранты, которые колышутся в ночи... И возникает, наливается силой и ширится эхо, словно из огромного пустого резервуара, - эхо, которое доносится до моего рассеянного слуха, прилетев неведомо с какой улицы. Словно это усталые медленные шаги в небе, которые приближаются и никак не могут меня настичь. И я опять останавливаюсь, смотрю вверх и вниз. Никого, ничего. Выщербленная луна сырой весны, эхо и я.

Неожиданно, неведомо где, близко или вдали, словно одинокий карабинер, бредущий ветреным вечером по побережью Кастилии, - то ли точка, то ли дитя, то ли зверюшка, то ли карлик, то ли невесть что... Бредет... Вот-вот пройдет мимо. И когда я поворачиваю голову, я встречаюсь с его взглядом, влажным, черным, красным и желтым, который немного больше его лица: вот он - одинокий и какой есть. Старый хромой негр в невзрачном пальто и потертой шляпе церемонно приветствует меня улыбкой и удаляется вверх по Пятой... Меня охватывает беглая дрожь, и, засунув руки в карманы, я бреду дальше, подставив лицо желтой луне, - напеваю.

А отзвук шагов хромого негра, короля города, возвращается по небу в ночь, улетает на запад.

Порт

Мисс Хаге

В шесть часов дождя безмолвие, огромного уникального цвета, кажется бескрайним и ощущается глазами, а слух продолжает питаться настойчивой сумятицей сирен, всхлипами сжатого воздуха, сипеньем гудков, словно это звуковая живопись.

А Весна, которой здесь приходится зарабатывать на жизнь, как всем, - как единственной дочери, пробавляющейся оформлением фасадов, - улетает на своей ласточке, вся в белом и в белой панамке, в дом на Лонг-Айленд, чтобы набраться сил перед завтрашним днем.

"Чувствую себя голубым"

Нью-Йорк, 3 мая

Какое наслаждение сказать это и никого не удивить, разве что чуть-чуть разозлить! Да, чувствую себя голубым. Прежде, чем я узнал о том, что белокурый сухощавый англичанин высказался в этом же роде, я, подобно тому, кто говорит об этом вслух или умалчивает, много раз чувствовал себя голубым, может быть, и не столько, сколько считает Джеймс Фииморис-Келли, который в своем жалком "The Oxsford Book of Spanish"1 окрестил меня в голубом хроме обложечной купели, выбрав на свое усмотрение четыре стихотворения, - еще раньше я сказал и написал: "Бог - голубой..." Ибо дело не в том, чтобы говорить необычно, как полагают поэты Мадридского Атенея или Нью-йоркского клуба авторов, а в том, чтобы попросту говорить правду, чистую правду наиболее ясным и прямым способом. Да! Какое наслаждение: "Чувствую себя голубым!", "Какая ты голубая!", "Голубизна в моем теле...".

Не для того я это говорю, чтобы сразить вас наповал, как на комиксовом анонсе в трамвае, на котором красный охотник на желтом фоне убивает двух синих демонов, привязанных к сухому дереву.

Нет, не надо убивать тоску, какой бы она ни была, злой или доброй.