Виновный   ::   Димов Димитр

Нет! Я правда тебе сочувствую! И ради твоего спокойствия не буду больше дружить с Марией. (После паузы.) Но ты знаешь, что она меня обожает?

Петринский. Все чистые и неиспорченные души тебя обожают!

Из передней слышатся голоса Анн и Марии. Они входят вместе. Ана – красивая, но уже несколько увядшая женщина, с сединой в волосах. Одета с большим вкусом, в черном платье. Держится непринужденно и с достоинством.

Ана. Послушай, профессор! Сардины можно есть и без лимона! Твоя жена в панике от того, что в гастрономе нет лимонов.

Петринский. Все хозяйки впадают в панику, когда спохватятся, что не купили вовремя то, что нужно.

Ана. Да ну? А я не могу себе представить лучшей хозяйки, чем Мария.

Петринский. Все относительно! Есть жены, которые вспоминают про обед, только когда супруг уже пришел с работы, и регулярно кормят его вареными яйцами! (Подходит к Ане и почтительно целует ей руку.)

Глафира (язвительно). Профессор Петринский делит женщин на две категории: на тех, кому целует руку, и тех, кто этого не заслуживает.

Мария. А критерий – кормят они своих мужей вареными яйцами или нет.

Петринский. Это верный признак, по которому о многом можно судить.

Глафира. Только вот беда – характеризует-то он прежде всего тебя.

Ана (Глафире). Не сердись, милая, если мужчины не целуют тебе руку! Они просто хотят поднять настроение у таких увядших особ, как я. А ты цветешь и не нуждаешься в подобных любезностях.

Мария. Не понимаю, зачем такая дискриминация! Теодосий, например, одинаково вежлив со всеми дамами.

Ана. О-о-о, в возрасте Теодосия мужчины становятся очень внимательны к этикету.

Петринский (с досадой, Ане). Хватит о возрасте! Разве мы уж так стары?

Глафира (Ане). Не говори о возрасте в его присутствии. Это его раздражает!

Петринский (враждебно, Глафире). А чем ты будешь кормить супруга сегодня вечером?

Глафира (сердито). Не твое дело!

Петринский (Ане). Видела, кого что раздражает? Половина элегантных женщин Софии перекладывает свои обязанности на ресторанных поваров.

Глафира (вспыхивает). Я художница, господин профессор, а не кухарка!

Глафира порывается уйти, но Петринский останавливает ее, берет за руку.

Петринский (как будто ничего не произошло). Прошу прощения! (Медленно поднимает руку Глафиры и целует.)

Глафира. Просишь прощения! Хорошо еще, что ты умеешь заглаживать свою вину! (Успокаивается.)

Ана (с упреком, Петринскому). Харалампий, ты теряешь чувство меры!

Мария. Для него любая замужняя женщина – это домашнее животное, которое можно пнуть, когда вздумается.

Петринский (Марии). Кто тебе позволил вмешиваться со своими комментариями?

Мария. Ты хочешь, чтобы я была еще и глухонемой? (Глафире.) Он не читал тебе мораль, не внушал, как надо прислуживать мужу, пока я ходила за лимонами?

Глафира. Да, милая! Он носит мораль словно мелочь в кармане пиджака и раздает всем, кого посчитает аморальным! Но мы поговорили еще и о кое-каких эпизодах из времен его молодости!

Петринский. Во времена моей молодости ты была грудным младенцем.

Глафира. У мужчин не одна молодость! Во времена той, о которой говорю я, мне было восемнадцать, и кое-что я очень хорошо понимала.

Петринский. Что, например?

Глафира (подчеркнуто и с горечью). Я понимала, что такое бедность, дорогой! (Ане и Марии.) Когда папе удавалось продать картину, мы приглашали его в нашу тесную мансарду, в которой жили как сардины в банке. Он приходил, элегантный принц, с кучей подарков. А я сгорала со стыда за свои стоптанные туфли.

Петринский. Если б ты знала, как ты была мила именно в этих туфлях, Глафира!

Глафира (Ане и Марии). Но тогда он не любил говорить о морали.

Петринский. А ты любила мечтать обо всем том, что имеешь сейчас: об интеллектуальном муже с собственной машиной и большими доходами.

Глафира (задумчиво).