Selva Oscura   ::   Волошин Максимилиан

Не мы, а он возжаждал видеть твердь!

И наша страсть — полет его рожденья…

Того, кто в ласках тел не ведал утоленья,

Освобождает только смерть!

<12–13 сентября (30–31 августа) 1915

Биарриц>



МАТЕРИНСТВО



Мрак… Матерь… Смерть… Созвучное единство…

Здесь рокот внутренних пещер…

Там свист серпа в разрывах материнства:

Из мрака — смерч, гуденье дремных сфер.

Из всех узлов и вязей жизни — узел

Сыновности и материнства — он

Теснее всех и туже напряжен,

Дверь к бытию Водитель жизни сузил.

Я узами твоих кровей томим,

А ты, о мать, — найду ль для чувства слово?

Ты каждый день меня рождаешь снова

И мучима рождением моим.

Кто нас связал и бросил в мир слепыми?

Какие судьбы нами расплелись?

Как неотступно требуешь ты: «Имя

Свое скажи мне! Кто ты? Назовись».

Не помню имени, но знай, не весь я

Рожден тобой, и есть иная часть,

И судеб золотые равновесья

Блюдет вершительная власть.

Свобода и любовь в душе неразделимы,

Но нет любви, не налагавшей уз.

Тягло земли: двух смертных тел союз.

Как вихри, мы сквозь вечности гонимы.

Кто, возлюбив другого для себя,

Плоть возжелал для плоти, без возврата,

Тому в свершении — расплата:

Чрез нас родятся те, кого, любя,

Связали мы желаньем неотступным.

Двойным огнем ты очищалась, мать!

Свершая всё, что смела пожелать,

Ты обняла в слияньи целокупном

В себе самой возлюбленную плоть.

Но как прилив сменяется отливом —

Так с этих пор твой каждый день Господь

Отметил огненным разрывом.

Дитя растет, и в нем растет иной,

Не женщиной рожденный, непокорный,

Но связанный твоей тоской упорной,

Твоею вязью родовой.

Я знаю, мать, твой каждый час — утрата,

Как ты во мне, так я в тебе распят.

И нет любви твоей награды и возврата,

Затем что в ней самой награда и возврат.

<5 октября 1917 Коктебель>

* * *

«Отроком строгим бродил я…»



Отроком строгим бродил я

По терпким долинам

Киммерии печальной,

И дух мой незрячий

Томился

Тоскою древней земли.

В сумерках, в складках

Глубоких заливов

Ждал я призыва и знака,

И раз пред рассветом,

Встречая восход Ориона,

Я понял

Ужас ослепшей планеты,

Сыновность свою и сиротство…

Бесконечная жалость и нежность

Переполняют меня.

Я безысходно люблю

Человеческое тело. Я знаю

Пламя,

Тоскующее в разделенности тел.

Я люблю держать в руках

Сухие горячие пальцы

И читать судьбу человека

По линиям вещих ладоней.

Но мне не дано радости

Замкнуться в любви к одному:

Я покидаю всех и никого не забываю.

Я никогда не нарушил того, что растет;

Не сорвал ни разу

Нераспустившегося цветка:

Я снимаю созревшие плоды,

Облегчая отягощенные ветви.

И если я причинял боль,

То потому только,

Что не хотел заиграть до смерти тех,

Кто, прося о пощаде,

Всем сердцем молили

О гибели…

<1911>

* * *

«Склоняясь ниц, овеян ночи синью…»



Склоняясь ниц, овеян ночи синью,

Доверчиво ищу губами я

Сосцы твои, натертые полынью,

О, мать-земля!

Я не просил иной судьбы у неба,

Чем путь певца: бродить среди людей

И растирать в руках колосья хлеба

Чужих полей.

Мне не отказано ни в заблужденьях,

Ни в слабости, и много раз

Я угасал в тоске и в наслажденьях,

Но не погас.

Судьба дала мне в жизни слишком много;

Я ж расточал, что было мне дано:

Я только гроб, в котором тело Бога

Погребено.

Добра и зла не зная верных граней,

Бескрылая изнемогла мечта…

Вином тоски и хлебом испытаний

Душа сыта.

Благодарю за неотступность боли

Путеводительной: я в ней сгорю.

За горечь трав земных, за едкость соли

Благодарю.

7 ноября 1910



II. КИММЕРИЙСКАЯ ВЕСНА

«Моя земля хранит покой…»

* * *



Моя земля хранит покой,

Как лик иконы изможденный.

Здесь каждый след сожжен тоской,

Здесь каждый холм — порыв стесненный.

Я вновь пришел к твоим ногам

Сложить дары своей печали,

Бродить по горьким берегам

И вопрошать морские дали.

Всё так же пуст Эвксинский Понт

И так же рдян закат суровый,

И виден тот же горизонт,

Текучий, гулкий и лиловый.