Белая рабыня   ::   Попов Михаил

— А куда это так торопливо удалился наш блестящий офицер?

— Известие о твоем появлении его сильно смутило, — опустив глаза, медленно произнесла больная.

— Это он тебе сказал?! — вспыхнула Лавиния.

— Нет, мне самой так показалось.

Лавиния порывисто встала и, теребя смуглыми пальцами нитку жемчуга у себя на груди, прошлась по комнате. Было видно, что она хочет о чем-то спросить, но не решается…

— Ну, ты выполнила мою просьбу? Ты поговорила с ним?

Элен по-прежнему не поднимала глаз.

— Как раз вчера я собиралась сделать это. И если бы лошадь не понесла…

Лавиния снова присела рядом с постелью подруги.

— Элен, ты же знаешь, после смерти отца у меня нет более близкого человека, чем ты. Ты должна мне помочь, мне больше не на кого рассчитывать. Я люблю его, люблю давно. И с годами все больше. Но он ни о чем, конечно, не догадывается.

— Мужчины вообще не слишком догадливы.

— Во всем виновата моя проклятая гордыня. Я поставила себя на такой пьедестал, я окружила себя таким холодом, что ему в голову не приходит, как пылает мое сердце. Я не могу открыться ему сама, ты должна это понять.

— Это я понимаю.

— Я кляну свой характер, но ничего не могу с ним поделать. Только ты мне можешь помочь, только ты — его сестра. Обещай мне!

Элен тихо вздохнула.

Больная подняла на подругу измученный взгляд. От Лавинии, разгоряченной этим разговором, черноволосой, великолепной, исходил поток горячей, угрожающей энергии. Лишь слегка наклонившись вперед, она полностью подавила свою бледную, вдруг оказавшуюся такой изможденной подругу.

— Обещаешь?

— Обещаю, — одними губами прошептала Элен.

Энтони после странного, на его взгляд, разговора с сестрой направился в кабинет к отцу. Он, насколько мог, подробно восстановил в памяти вчерашний вечер и сегодняшнее утро, пытаясь отыскать причину необъяснимой раздражительности Элен. Ничего путного ему в голову не пришло. Ее нервность и язвительность были тем более удивительны, что совершенно не вытекали из логики характера. Никогда, даже в первые месяцы ее жизни здесь, в губернаторском дворце, когда у Энтони были еще слишком свежи воспоминания о недавно умершей Джулии и ему не хватало великодушия и сдержанности, чтобы скрыть это, так вот, даже тогда, осыпаемая градом колкостей и завуалированных упреков, Элен держала себя по отношению к нему ровно и дружелюбно, понимая причину его неприязни к себе.

Что за муха укусила ее теперь? Может быть, ее неудовольствие направлено на всех, а не только на него? «Надо бы это проверить», — думал Энтони, входя к отцу.

Сэр Фаренгейт отреагировал на появление сына едва заметным кивком, он изучал только что прибывшие из метрополии бумаги, и на его лице довольно выразительно рисовалось отношение ко всем этим сухопутным морякам из Уайтхолла. Полковник заметно постарел за последние восемь лет, лицо его еще как бы слегка вытянулось, глаза стали еще холоднее и глубже. К тому же он полностью поседел.

Несмотря на то что в связи с этими столичными бумагами его одолевали довольно неприятные чувства, он тем не менее заметил, что Энтони несколько не в себе, чем-то сильно удручен и явно зашел посоветоваться. Молодой человек пересек огромный ковер, занимавший середину кабинета, постоял у книжных шкафов, пощелкал складной подзорной трубой, складывая и раздвигая ее. Сэр Фаренгейт делал вид, что все еще интересуется нелепыми заморскими указаниями, давая сыну возможность заговорить самому. Если начать у него вытягивать слова, он может впоследствии пожалеть о своей откровенности.

— Ты знаешь, папа…

— Да, я слушаю тебя.

— Понимаешь… — Энтони еще раз с хрустом сложил подзорную трубу. — Я хотел вот что у тебя спросить…

— Спрашивай.