Корсары Ивана Грозного   ::   Бадигин Константин Сергеевич

Воевода тронул коня и не торопясь стал выбираться на серпуховскую дорогу.

Отряд миновал корчму. В дверях ее виднелся старик хозяин…

Лошадь Воротынского прянула ушами, воевода поднял голову. На дороге стояла белобровая девочка лет восьми с букетом полевых цветов.

— Возьми, дедушка, — сказала она, протягивая цветы.

Воротынский остановил коня.

— Как звать тебя, красавица?

— Марьюшка.

— За что мне цветы даришь, Марьюшка?

— За то, что ты ордынцев побил. Не дал нас с мамкой в полон угнать. Папка тебе помогал, топором рубился, а мы с мамкой в лесу хоронились.

— Спасибо, Марьюшка, — дрогнул голос воеводы. Он нагнулся, поднял белобровую и поцеловал ее, а цветы сунул за ворот кольчуги.

— У тебя борода колючая, — не улыбнувшись, сказала Марьюшка. — У папки не такая… А плачешь ты почто?

Воротынский осторожно поставил девочку на дорогу и шевельнул поводья.

Не торопясь, навстречу всадникам шли верстовые столбы. Желтая пыль клубилась под копытами лошадей и медленно оседала далеко позади.

* * *



Прошло два месяца. Осень в Москве стояла тихая и теплая. Зеленые листья в лесах меняли окраску, желтели. Клен и рябина в кремлевском саду пламенели осенним нарядом.

Поздно ночью царь Иван спустился в тюремный подвал. После смерти Малюты Скуратова он все чаще и чаще появлялся на пытках. Боярский сын Сидорка Степаков, заменивший Малюту, был злобен и свиреп, однако выдумки у него никакой не было.

Усевшись на свое место, царь поставил посох, прислонив его к спинке кресла, протер платком слезившиеся глаза и задумался.

Сидорка Степаков зажег толстые восковые свечи в трехпалых железных держаках, раздул в большой жаровне серевшие пеплом угли и в ожидании царских приказов усердно колупал в носу.

«Что делать с князем Воротынским, — думал царь Иван, — он ни в чем не сознался! Отпустить на свободу? Нельзя, не простит зла и может отомстить… Он должен умереть. Слишком высоко вознесла его народная молвь, слишком часто повторяют его имя бояре… А самое главное, он должен знать, кто был моим отцом, и ежели помянет Ивашку Телепнева-Оболенского, ему все поверят. Царь всея Руси — сын низкого холопа Ивашки Телепнева…»

— Ненавижу Воротынского, — прошептали побелевшие губы. В глазах царя Ивана потемнело. Он часто задышал. — Сидорка!

Боярский сын, словно подброшенный пружиной, ринулся к царю.

— Признал ли Михейка Воротынский свою вину?

— Не признал, великий государь, со многих пыток. Твердит все — нет и нет.

Царь посмотрел на икону в углу, перекрестился и твердо сказал:

— Привести сюда!

Два стражника под руки притащили едва державшегося на ногах воеводу в тяжелых ржавых оковах, звеневших по каменному полу.

Царь Иван, выпятив вперед редкую бороденку, долго разглядывал Воротынского. Вряд ли теперь кто-нибудь мог узнать боярина и воеводу — грозу врагов России.

Он был бос, из рваной грязной одежды торчали соломинки.

Спина в багровых кровоподтеках.

— Что голову опустил, боярин, плохо тебе? — спросил царь. — Али стыдно за воровство?

Узник молча взглянул в глаза царю.

— Молчишь? Эй, вы, — крикнул царь палачу и стражникам, — все выйдите вон!

Медленно спустившись по ступеньке, он шагнул на каменный пол и стал рядом с Воротынским. Ростом они были одинаковы.

— Скажи мне, боярин, — помолчав, спросил царь, в голосе его послышалась просьба, — правду ли бояре говорят, будто я не в свое место сел? Будто мое место не престол в Москве, а в отчине Ивашки Телепнева-Оболенского? Подожди, не отвечай, знаю, говорят о том бояре. Скажи мне, как ты мыслишь… Сними с меня великую тяжесть, боярин… Если скажешь, прощу тебе все.