Морские цыгане   ::   Эмар Густав

Мои первые годы покрыты завесой тайны, которой я никогда не могла приподнять, я не помню ничего; только мне кажется, что я жила в другой стране, я долго оставалась на море и, прежде чем поселилась на Эспаньоле, жила в краю, где небо не так чисто, деревья темнее, а солнце холоднее… но это только предположения, ни на что не опирающиеся. Мне кажется также, что я слышала и сама говорила на другом языке, не на кастильском, но какой это язык, я сказать не могу. Одно я знаю точно: мне покровительствует могущественная фамилия, постоянно наблюдающая за мной и никогда не теряющая меня из виду. Дон Фернандо д'Авила не родня мне, мне это известно наверняка. Это выслужившийся солдат, который, по всей вероятности, обязан высоким положением, которого он достиг, и еще более высоким положением, которое ему обещано, только попечению, которым он окружал мое детство. Вот и вся моя история, Филипп, она очень коротка, очень мрачна и очень таинственна; но я обязана из любви, которую испытываю к вам, обязана из уважения к самой себе познакомить вас с ней, и, убежденная, что исполнила священный долг, я без ропота покорюсь вашей воле, какова бы она ни была.

Молодой человек с минуту смотрел на молодую девушку с необъяснимым выражением, в котором смешивались любовь, стыд и горесть.

— Хуана, — сказал он наконец дрожащим голосом, — вы праведное и благородное дитя, ваше сердце чисто, как у ангела! Я недостоин вашей любви, потому что я вас обманул!

— Вы меня обманули, Филипп? Это невозможно! — сказала она с лучезарной улыбкой. — Я вам не верю.

— Благодарю, Хуана! Но, в свою очередь, я хочу вам сказать, кто я.

— О! Я знаю, вы красивый и храбрый дворянин, которого я люблю, что мне за дело до остального!

— Позвольте мне сказать, Хуана; когда вы узнаете все, вы осудите меня или извините. Я дворянин, вы сказали правду, дворянин даже знатного рода, но я беден.

— Что же мне до этого?

— Ничего, я это знаю, но мне остается открыть вам тайну, тайну страшную, которая, когда вы ее узнаете, может быть навсегда разрушит мое счастье.

— Продолжайте, — сказала она, с недоверием качая головой.

— Я не испанец, Хуана.

— Знаю, — сказала она, улыбаясь, — еще я знаю, что вы француз, что вы один из предводителей страшного общества морских цыган, как называют их испанцы, перед которым дрожит кастильское могущество… Так это-то, Филипп, и есть та страшная тайна, которую вы не решаетесь мне открыть? Полно, друг мой, я давно уже знаю все, касающееся вас, разве это не часть моего существа?

— Итак, вы меня прощаете?

— За что мне вас прощать, Филипп? Я не мужчина, я даже не знаю, испанка ли я. Эти ссоры и эта ненависть меня не интересуют, я женщина и люблю вас — вот все, что касается меня.

— О, да благословит вас Бог за эти слова, Хуана, они возвращают мне жизнь.

— Вы сомневались, Филипп?

— Я не смел надеяться, — отвечал он кротко.

— Одни женщины умеют любить, — прошептала она печально. — Ах, мы должны расстаться!

— О! Нет еще, нам незачем торопиться.

— К чему увеличивать нашу горесть, продолжая это жестокое прощание?

— Разве вы не хотите больше увидеться со мной?

— После того, что я вам сказала, разве вы считаете меня достойной вас, когда я не более чем бедная девушка?

В глазах Филиппа сверкнули яркие молнии.

— Пойдемте, — сказал он.

— Куда вы меня ведете?

— Пойдемте, Хуана, я хочу вам ответить у подножия алтаря.

Она пошла за ним, дрожа от надежды и боязни, в боковую капеллу во имя Божией Матери Всех Скорбящих.

— Станьте на колени возле меня, Хуана, и запомните мои слова, примите клятву, которую я произнесу в присутствии Божией Матери.

Молодая девушка встала на колени, ничего не отвечая.

— Я клянусь, — сказал тогда молодой человек твердым голосом, — никогда никого не любить, кроме вас, клянусь приехать к вам, в каком бы месте вы ни находились, клянусь быть возле вас раньше, чем пройдет год.