Не кричи: Волки!   ::   Моуэт Фарли

Я придерживался буквального смыслы слова биология, что, как известно, означает изучение жизни, и был искренне озадачен тем, что мои сверстники бежали, как черт от ладана, от всего живого, радовались возможности укрыться в стерильной атмосфере лабораторий и корпеть там над мертвым материалом. В самом деле, в мое время в университете считалось немодным возиться с животными — не только с живыми, но и с мертвыми. Ученые-биологи зарылись в статистические и аналитические исследования, в то время как сама жизнь служила лишь пищей для вычислительных машин.

Неумение приспосабливаться к новым течениям отрицательно сказалось на моей научной карьере. Все студенты очень рано приобрели различные непонятные специальности, которые они изобретали, исходя из теории, что единственному специалисту в редкостной отрасли нечего бояться конкуренции. Я же по-прежнему не мог переключиться с общего на частное. Приближался выпуск, и оказалось, что большинству моих однокурсников уже уготованы тепленькие местечки в исследовательских учреждениях. Только я не мог предложить ничего достаточно привлекательного для биологического рынка. Поэтому мне суждено было поступить на государственную службу.

Жребий был брошен в одно прекрасное зимнее утро, когда почтальон вручил мне вызов Службы изучения животного мира Канады. В нем сообщалось, что я принят на «щедрый» оклад в 120 долларов в месяц и должен немедленно явиться в Оттаву.

Пришлось подчиниться властному приказу и подавить в себе остатки мятежного духа. Ведь за годы учебы я превосходно усвоил, что иерархия в науке требует от своих служителей если не подхалимства, то уж, во всяком случае, полной покорности.

Через два дня я прибыл в открытую всем ветрам серую столицу Канады и в лабиринте темных коридоров вместительного здания отыскал Службу изучения животного мира. Там я представился главному маммологу, который оказался моим школьным товарищем. Увы, беззаботные дни детства миновали, и теперь предо мной сидел махровый чинуша, преисполненный чувства собственного достоинства. Ну, его, видно, ничем не проймешь! Я ограничился тем, что воздержался от изъявления своего глубочайшего почтения.

Мне предоставили несколько дней для так называемого ознакомления; по-моему, штука эта придумана, чтобы довести человека до безнадежного отчаяния и сделать его уступчивым. Во всяком случае, легионы ученых-педантов, которых я посетил в их мрачных, пропахших формалином каморках — там они бесконечные часы обрабатывают скучнейшие данные или сочиняют никому не нужные доклады, — отнюдь не вдохновили меня. За это время я твердо усвоил лишь одно: в отличие от бюрократической иерархии научная иерархия Оттавы больше смахивает на анархию.

Наконец наступил достопамятный день. Я был признан годным для инспекционного смотра и торжественно препровожден к заместителю министра. Должен признаться, я так растерялся, что назвал его просто «мистер». Сопровождавший меня начальник, побледнев от страха, мгновенно выставил меня из зала аудиенций и окольными путями провел в мужской туалет. Там он прежде всего присел на корточки и поочередно заглянул под двери всех кабинок, чтобы убедиться, что нас никто не подслушивает, а затем зловеще прошептал: «При обращении к заместителю министра никогда не смейте называть его иначе как „шеф“ или, еще лучше, „полковник“, в память об англо-бурской войне, в которой ему довелось участвовать!»

К слову сказать, военные звания в этом гражданском ведомстве считаются большим шиком. Все документы подписываются обязательно с указанием чина: капитан такой-то, лейтенант такой-то (если они исходят от младших чинов) или полковник имярек, бригадир имярек (если документ спускается сверху).