План 12-А   ::   Ладинский Антонин Петрович

---------------------------------------------

Антонин Петрович Ладинский

План 12-А

***

– Итак, вы нас покидаете, дорогой полковник?

– Да. Во всяком случае на несколько дней.

– А как же поездка в замок Шонвальден, охота на лосей и прочее?

– К моему глубокому сожалению, я буду лишен удовольствия провести время в вашей компании, любезный майор.

– Жаль, очень жаль.

Майор фон Ловенау вскинул монокль.

Его собеседник, хозяин маленькой квартирки на Кронштрассе, российский военный агент, полковник Матвеев был довольно высокий человек, блондин с подстриженными усами, затянутый в зеленоватый сюртук с серебристыми аксельбантами генерального штаба. Майор фон Ловенау, первого королевского полка, тоже был в форме – в пепельном мундире с золотыми звездочками на воротнике. Красивый, слегка лысоватый, слегка полный, он был настоящим сыном этой легкомысленной и изящной дунайской столицы, где люди понимают толк в хорошем вине, лошадях и в остром слове, любят свою певучую музыку и своих красивых нарядных женщин. Как-то случилось, что оба они, офицеры разных и нельзя сказать, чтобы очень дружественных армий, стали приятелями, вернее, проводили время за бутылкой старого токайского.

– Итак, выпьем за ваше путешествие и благополучное возвращение!

Майор грациозно поднял стакан.

– Если будете в Петербурге, – сказал он, – не откажите передать мой привет вашему предшественнику и намекните его прелестной супруге, что я до сих пор страдаю. У нее ледяное сердце. Она настоящая северная красавица, которую так и не могли согреть наши легаровские вальсы.

– Ну, едва ли я буду в Петербурге. Ведь вы же знаете, что я еду в отпуск как частный человек, я не видел своих стариков три года.

– Как называется ваше поместье?

– Загоры.

При мысли о том, что он скоро увидит своих, старый дом в Загорах, засыпанный снегом сад, где он еще мальчиком бегал по тенистым липовым аллеям, у Матвеева екнуло сердце, и он остро почувствовал то, что называется тоской по родине.

Ловенау расспрашивал, есть ли в загорских парках охота, водятся ли медведи и олени и нет ли случайно в замковой галерее обожаемых им итальянских кватрочентистов. А Матвеев представлял себе маленький домик, запах материнских пирогов и огромные звезды над сугробами загорского сада.

Вторая бутылка приходила к концу. Со стены из дубовой рамы улыбался хрустальными глазами худенький фельдмаршал, усыпанный алмазными звездами и снегом альпийских метелей – кумир хозяина, который в душе гордился, что у него такие же жестокие глаза.

– Когда же вы уезжаете? – спросил майор, прощаясь.

– Завтра утром. Я уже и телеграмму своим послал.

Действительно, в одном из огромных и таинственных кабинетов некоего военного учреждения, на столе лежала отпечатанная на машинке копия этой семейной телеграммы.

«Приеду двадцать второго вечерним поездом целую Андрей».

Сбоку синим карандашом было помечено: справка – 127 и еще несколько условных значков.

Телеграмма побывала во многих холеных руках, и в одном месте ее даже немного запачкал сигарный пепел.

Когда Ловенау ушел, Матвеев начал укладывать вещи. В большой чемодан – форменную одежду (он решил ехать в штатском), в малый – туалетные принадлежности, подарки для матери, две-три книги по военным вопросам и четыре томика «Войны и мира», своей любимой книги, с которой он никогда не расставался.

Все приходилось делать самому, потому что его камердинер Корольков схватил воспаление легких и лежал в больнице.

«Нужно же было ему захворать», – думал Матвеев.

Дело было не в одной укладке вещей. Корольков иногда исполнял более ответственные поручения, и отсутствие его в данную минуту связывало полковника по рукам и по ногам.