Приключения Джейкоба Фейтфула   ::   Марриет Фредерик

 — Понимает ли он всю глубину своего несчастья?

— Следующий раз посчастливится больше, — ответил я, вытирая глаза обратной стороной руки.

— Что за странные ответы для ребенка, который выказал так много чувства, — заметил владелец, обращаясь к жене. — Как тебя зовут? — спросил он меня.

— Джейкоб Фейтфул.

— Ты умеешь читать и писать?

— Нет, — ответил я опять-таки словами отца. — Нет, не умею. Хотел бы уметь.

— Хорошо, бедный мальчик. Посмотрим, что можно для тебя сделать, — заметил владелец.

— Я знаю, что нужно сделать, — подхватил я, — вы должны послать пару рабочих достать якорь и канат раньше, чем они отвяжутся от буйка.

— Правда, мой мальчик, это нужно сделать немедленно, — сказал он, — но теперь пройди с Сарой в кухню; кухарка позаботится о тебе. Сара, милочка, отведи его вниз в кухню.

Маленькая девочка знаком позвала меня. Я был изумлен длиной и разнообразием «трапных сходов», за которые принял обыкновенную лестницу; наконец мы остановились внизу; тут маленькая Сара попросила кухарку позаботиться обо мне и убежала к матери.

Я нашел, что значение слов «заботиться о ком-нибудь» на берегу сильно отличалось от того смысла, который они имели на реке. Кухарка, добросердечная толстая женщина, которая таяла, слушая печальные рассказы, хотя огонь не имел на нее размягчающего влияния, позаботилась обо мне. Я не только видел, но и пожирал такие вещи, которые раньше никогда не занимали ни моих челюстей, ни моего воображения. Печаль не лишила меня аппетита. Время от времени я переставал жевать, плакал, вытирал глаза и после перерыва снова принимался за еду. Был третий час, когда я отложил нож, чувствуя сильные симптомы удушья и желание поспать; через несколько минут я уже храпел, лежа на двух сдвинутых стульях и закрытый передником кухарки, которая набросила его на меня, чтобы спасти от мух. Так я впервые познакомился с новой для меня стихией — с матушкой-землей.

Может быть, теперь пора рассмотреть капитал, который я принес с собой для нового существования. Я был недурен лицом, хорошо сложен, силен. Что касается до моей одежды, чем меньше говорить о ней, тем лучше. Между прочим, мои брюки сильно порваны сзади, но когда я стоял, этот недостаток скрывался под курткой, сделанной из старого жилета моего отца. Рубашка из грубой шерстяной ткани и меховая фуражка, разорванная, точно шкура кошки, растерзанной на клочья собаками, довершили мой туалет. У меня не было ни башмаков, ни чулок. Мое умственное имущество было немногим богаче: я порядочно знал глубину реки, название мысов и пристаней на Темзе, что не могло пригодиться на суше; знал несколько иероглифов моего отца, которые, как иногда выкликает продавщик с аукциона, «не годились ни для кого, кроме их владельца». Прибавьте еще три любимые изречения моего молчаливого отца, запечатлевшиеся в моей памяти, и у вас получится полный инвентарь всего, чем я владел.

Я перечислил только наследие отца, и читатель предположит, что от матери я не получил ничего. Непосредственно она, действительно, ничего не дала мне, но непрямым путем она доставила мне некоторые средства, именно благодаря своей странной смерти. Кровать с ее останками и даже полог были перенесены на берег и заперты в сарае. Приехал государственный прокурор, собрались судьи, с меня сняли показания. Явились хирурги и аптекари, чтобы высказать свои мнения, и после долгих споров, долгих разногласий был вынесен приговор, что она «умерла волей Божией», другими словами это значило, что «один Бог знает, отчего она умерла», поэтому было решено закрыть дело, и все остались довольны.