Прорвавшие блокаду   ::   Верн Жюль

— В душе вы человек отважный, вот что я думаю.

— Почему «в душе»? И вообще, мне не нужны комплименты.

— А я и не собираюсь их делать — пока вы не выполните вашу миссию.

— Это ты о чем?

— Ну как же? Вы взяли нас на корабль, девушку и меня. Отдали свою собственную каюту мисс Холлибот, избавили меня от плетки, доставите нас в Чарлстон. Отлично! Лучше и быть не может. Но это еще не все.

— Как не все? — Джеймс Плейфейр был озадачен.

— Конечно! Ведь ее отец сидит в тюрьме!

— Ну, и что?

— Надо освободить!

— Освободить отца мисс Холлибот?

— Несомненно. Этого достойного человека, бесстрашного гражданина своей страны! Он вполне заслуживает того, чтобы ради него пойти на некоторый риск.

— Папаша Крокстон, — сдвинул брови Джеймс Плейфейр, — ты, видимо, шутишь. Но заруби себе на носу: у меня такого желания нет.

— Вы меня не поняли, капитан, — лукаво возразил американец — Мне и в голову не пришло бы шутить. Я говорю серьезно. Это только вначале кажется абсурдным, но когда вы как следует поразмыслите, то поймете, что не можете поступить иначе.

— Как! Я еще должен освободить из тюрьмы мистера Холлибота?

— Ну да, вы попросите генерала Борегара, и он не сможет вам отказать.

— Ну, а если откажет?

— Тогда, — отвечал Крокстон, не проявляя уже никаких признаков смущения, — придется прибегнуть к крайнему средству: выкрасть заключенного.

— Вот как, — раздраженно вскричал Джеймс Плейфейр. — Значит, мало пройти через блокаду федералистов в Чарлстон? Придется и в обратный путь отправляться под выстрелами из всех фортов? И это ради освобождения человека, мне неизвестного, одного из тех аболиционистов, — а я их презираю! — кто занимается бумажной пачкотней, проливая чернила, вместо того чтобы проливать кровь!

— Ну, одним пушечным выстрелом больше… — возразил Крокстон.

— Папаша Крокстон, — возмутился шкипер, — предупреждаю: если тебе, не дай Бог, захочется еще раз заговорить со мной, я прикажу посадить тебя в трюм до конца плавания, чтобы ты научился держать язык за зубами.

И капитан распрощался с американцем, который отошел, бормоча себя под нос:

— Нельзя сказать, что плохая беседа! Лиха беда — начало…

Когда Джеймс Плейфейр сказал, что презирает аболиционистов, это была не совсем правда. Он вовсе не принадлежал к сторонникам рабства, но и не хотел признавать, что вопрос о нем — главный в войне между Севером и Югом. На самом ли деле капитан полагал, что Южные Штаты — лишь восемь из тридцати шести — имели право на отделение, поскольку вошли в союз добровольно? Вряд ли. Шкипер просто презирал северян, вот и все, питал к ним отвращение как к братьям, отделившимся от семьи, от настоящих, чистокровных англичан, хотя они сделали когда-то то, за что он одобрял теперь конфедератов. Война в Америке мешала торговле, и Плейфейр ненавидел тех, кто вел эту войну.

Можно догадаться поэтому, как было воспринято им предложение освободить одного из тех, кто боролся за отмену рабства, да еще проделать это за спиной конфедератов, с которыми капитан намеревался вести торговые дела.

Однако слова Крокстона преследовали его, бередили душу. Когда на следующий день мисс Дженни поднялась на палубу, шкипер не осмелился поднять на нее глаза.

А напрасно, потому что девушка с белокурой головкой и приветливым, умным взглядом вполне заслуживала, чтобы на нее смотрел тридцатилетний мужчина. Но Джеймс чувствовал неловкость в ее присутствии, инстинктивно догадывался, что прелестное, доброе создание, наделенное благородной душой, испытало уже много горя. Он понимал, что его холодность — это нежелание исполнить ее заветную мечту.