Слепая кара   ::   Рокотов Сергей

«Разве так борщ готовят?», «Хлебушек-то непропеченный, у нас такого в Сызрани не бывает» — это были ее постоянные реплики. Николай ни малейшей нежности к мамаше не проявлял, как и она к нему, но был сыном почтительным. Старуха любила водочку, за обедом выпивала три граненых стаканчика, если было, разумеется. Но Николай старался, чтобы стол был накрыт побогаче. Обязательно селедка, картошка. И, разумеется, гора мяса.

«Хорош муж у тебя, Любка, — говаривала старуха. — Все в доме есть. Ты цени его». После обеда пила из блюдца несколько стаканов чая вприкуску. И часов в девять отправлялась спать в комнату к Наташе, ей стелили на Наташиной кровати, а та спала на раскладушке. Даже через стенку Люба и Николай слышали богатырский храп. Люба поглядывала на Николая, а тот делал вид, что взглядов ее не понимает. Он вообще никаких шуток не понимал и не принимал, всяческий юмор считал недостойным мужчины. Хохотал он только, когда смотрел по телевизору выступления Яна Арлазорова, хохотал дико, захлебываясь, обожал, когда тот тыкал пальцем в публику и говорил: «Эй ты, мужик». Ну, нравилось это ему, и все. На Хазанова смотрел скептически, не понимал ничего, что тот говорит, изредка улыбался ужимкам артиста. Из певцов уважал Зыкину и Ольгу Воронец. «Душевно поют, — говорил задумчиво. — Да и женщины хорошие, в теле, не то что всякие там…»

Иногда вместе с матерью или без нее приезжали братья Николая — Иван и Григорий. Сборища всего семейства Фомичевых становились настоящим адом.

Братья были слегка повеселее Николая, но от этого было лишь тяжелее. Сальные шутки, мат наполняли дом, словно удушающий газ. В отличие от угрюмого Николая братья любили петь и, нажравшись водки, горланили песни. Порой подпевала и мать, пригорюнившись, подперев голову своими боксерскими кулачищами. Когда начинался этот хор, хотелось бежать отсюда куда подальше. Николай никогда не подпевал, но и не осуждал поющих, глядел на них с пониманием, поют, мол, так и надо.

К счастью, приезды Фомичевых были не очень часты, и не это служило причиной вечного беспокойства Любы. В последнее время Николай стал сильно пить. Доходы его резко уменьшились, настроение ухудшилось, и он ударился в пьянство. У него появились два постоянных собутыльника: Васька Сапелкин и Вовка Трыкин. Васька, маленького роста, круглый, словно шар, и красный, как помидор, неимоверной силищи, работал грузчиком в их же магазине. Выпить он мог ведро, по свидетельству Кольки и по наблюдениям Любы. Вовка, который занимался неизвестно чем, а по мнению Любы, просто сидел на шее у жены, был худощав, высок, словно жердь, остер на язык и то и дело сыпал непристойными прибаутками. Впрочем, и Васька не отставал от него по части грязных шуток и намеков. Они острили, а Николай мрачно ухмылялся, глядя на них.

Их визиты становились все чаще. Как минимум раз в неделю они на несколько часов оккупировали большую комнату. Пахло перегаром, курить в комнате они не стеснялись. Десятилетний Толик слушал их остроты, крутые выраженьица. Хотя его уже мало чему можно было научить. «Нормальный мужик растет, не какой-нибудь хлюпик», — говаривал порой Николай, услышав про очередную проделку Толика во дворе.

Он был двуногой ракетой, неистощимой на всевозможные пакости. Прокалывал колеса стоящим машинам, бил стекла в подъездах, выкручивал лампочки, убивал камнями голубей. Однажды один автолюбитель поймал сорванца за ухо и привел к Николаю, бывшему дома. «Отпусти, — сказал тот пострадавшему. — А то оторвешь». Автолюбитель взглянул в черные глаза Николая, не сулившие ничего хорошего, и отпустил. «Он тебе должен?» — спросил Николай. — «Нет, дворники целы. Я его успел поймать». — «Ну и ладно. Иди. Мы сами разберемся». И мрачно поглядел на автолюбителя. Тот быстро ретировался.