Тарзан и убийство в джунглях   ::   Берроуз Эдгар Райс

Однако что толку в том, что сердце Тарзана бешено колотилось, если его запястья и щиколотки были намертво связаны, а он лишен возможности освободиться от пут?

Душа Тарзана кипела от ярости, но рассудок оставался холодным.

– Они кормят меня, чтобы я растолстел, – говорил ему рассудок. – У человека из сплошных мускулов мясо слишком жесткое. Поэтому они стараются, чтобы я нарастил слой сочного жира. Разве это достойный конец для Тарзана – закончить свое существование в желудках буйрае? Нет, это не достойный конец для Тарзана – и такого конца не будет! Тарзан непременно что-нибудь придумает.

И Тарзан принялся перебирать в уме различные варианты, отвергая по очереди один за другим. Но все его пять органов чувств, более высоко развитые, чем у любого другого человека, работали с обычной остротой.

В сложившейся ситуации три из его органов чувств мало чем могли помочь. Он мог видеть, но какая от этого польза, если вокруг были лишь стены убогой хижины? Какой смысл в осязании, если ноги и руки скованы путами? К чему вкусовые ощущения, если ему приходилось есть пищу буйрае, а не добытую своими могучими руками? Пищу буйрае, которую ему давали с тем расчетом, чтобы мускулы покрылись слоем жира, который таял бы во ртах у этих ублюдков и заставлял бы их причмокивать от удовольствия…

Нет, оставались только два чувства – слух и обоняние, от которых могла еще быть какая-то польза. А сверх того – наивысшее необъяснимое шестое чувство, которым Тарзан обладал до степени, не доступной другим людям.

Итак, проходили дни и ночи, а Тарзан все думал и думал, думал, когда просыпался и даже во сне. Он был более, чем когда-либо, восприимчив ко всем звукам и запахам, но, что наиболее важно, его шестое чувство целиком обратилось к джунглям и любому посланию, которое те могли донести до него.

Посланий было много, однако Тарзан дожидался такого, которое принесло бы ему надежду. Он слышал Шиту-леопарда. Но надежды на него не было. Он вновь услышал Данго и с привычным отвращением учуял запах этого зверя. Издалека донесся голодный рык льва Нумы. Острый слух Тарзана зафиксировал его, но звук этот был лишен смысла, разве что у Тарзана мелькнула мысль, что благороднее быть съеденным львом, нежели буйрае.

И вот Тарзан – или, вернее, шестое чувство Тарзана – получил новое известие. В его глазах появился слабый блеск удивления, ноздри расширились.

Вскоре после этого Тарзан стал осторожно раскачиваться взад-вперед, и с его губ стали слетать негромкие монотонно-напевные звуки. Стоявший у входа стражник заглянул внутрь, увидел осторожное раскачивание Тарзана и спросил: – Что ты делаешь?

Тарзан прервал свои движения и монотонный речитатив только чтобы сказать: «Молюсь». Затем продолжил начатое.

Стражник сообщил от увиденном Мпингу. Мпингу буркнул нечто нечленораздельное и сказал, что боги буйрае более могущественны, чем боги Тарзана.

– Пусть себе молится, – произнес Мпингу. – Это его не спасет. Скоро наши зубы и языки узнают его вкус.

Стражник вернулся к хижине и продолжал нести караул. Тарзан продолжал раскачиваться и произносить монотонные звуки, только теперь уже чуть громче. Он ожидал, что стражник велит ему прекратить, но тот ничего не сказал, и Тарзан понял, что его план срабатывает.

Известие продолжало доходить до него, но теперь это было уже больше, чем известие, полученное его шестым чувством. Известие дошло теперь до его ноздрей – несомненно!

Однако Тарзан действовал осторожно. Он посылал сигнал и очень медленно увеличивал громкость с тем, чтобы у буйрае оставалась иллюзия, будто он молится. Производимые им звуки незаметно усиливались с каждой минутой.

Настал миг, когда буйрае поняли, что голос Тарзана слишком громок, но они предположили, что Тарзану просто не удается заставить своих богов услышать его.