Вождь гверильясов   ::   Рид Майн

Раненые бойцы напрягали последние силы для борьбы со смертью и тщетно взывали о помощи: никто не отвечал на их мольбы.

В эту ночь на поле Сьерро-Гордо немало людей было вычеркнуто из списка живых. Много храбрецов уснуло с незакрытыми глазами сном, за которым никогда уже не наступает пробуждение.

Когда нас отозвали от батареи, над Сьерро-Гордо уже спустились сумерки. При тусклом их свете я обошел раненых, находившихся поблизости от моего поста.

Но отыскать всех мне не удалось, так как поле битвы было, в сущности, не полем, а лесом, или, скорее, кустарником. Я не сомневался, что многие остались мною незамеченными.

С помощью нескольких десятков людей — солдат моей роты — я сделал все, что мог, для облегчения участи несчастных страдальцев. Они были нашими противниками, но ни я, ни мои спутники не испытывали к ним ни малейшей злобы. Утром эти люди действительно были нашими врагами. Но с заходом солнца вражда исчезла, уступив место состраданию.

Повинуясь голосу простого человеколюбия, я переходил от одного раненого к другому и перевязывал раны, из которых многие были смертельными. Наконец усталость взяла свое: ноги отказывались дольше повиноваться мне, я шатался от слабости. Меня отвели в палатку, где я должен был провести ночь.

После глубокого сна, продолжавшегося приблизительно до середины ночи, я внезапно проснулся. Воспоминание об истекшем дне тотчас же обступили меня. Вот тут-то я и услышал впервые голос, молящий о воде.

Я услышал также другие, более далекие голоса, душераздирающие стоны, заунывный лай койотов и страшное завывание мексиканских волков. В этом ужасном хоре человеческие голоса звучали как-то особенно жалобно и зловеще.

— Воды! Хоть каплю воды!

В третий раз услышал я эту печальную мольбу. Признаться, она несколько изумила меня. Мне помнилось, что я поставил по кружке с водой около каждого раненого, лежавшего вблизи моей палатки. Неужели же один из них остался без воды?

Может быть, он уже выпил свою порцию и снова томится жаждой? Так или иначе, страдальческий тон, которым бедняга повторял свою просьбу, красноречиво свидетельствовал о том, что муки его нестерпимы.

Я подождал еще немного. Печальный зов повторился в четвертый раз. И я снова услышал его.

На этот раз я прислушался к нему с большим вниманием и уловил некоторый провинциализм в произношении, изобличавший в незнакомце крестьянина. И не только крестьянина, но обитателя определенной местности.

В тех нескольких простых фразах, которые он повторял, гласные звуки скрадывались и звучали невнятно. По этой характерной особенности я узнал в раненом мексиканце уроженца побережья Веракрус и Тиерры-Калиенте. Жители этой местности известны под названием «харочо».

Страдалец лежал, по-видимому, довольно близко от моей палатки. Нас разделяли какие-нибудь сто-двести шагов.

Я не мог больше слушать равнодушно его печальную мольбу.

Вскочив с катре — походной кровати, стоявшей у меня в палатке, я ощупью отыскал кружку, захватил с собой фляжку с виски, распахнул полог, вышел на свежий воздух и направился к тому месту, где, по моим предположениям, лежал человек, так настойчиво умолявший о помощи.



Глава III. СТРАШНАЯ УГРОЗА

Палатка, из которой я вышел, стояла посредине небольшой поляны. В десяти шагах от нее начинался чапарраль, то есть густой колючий кустарник, состоящий из акации, кактусов, агав, юкк и копайских деревьев, перемешанных и сплетенных между собой лианами, а также ветвями смилакса, сассапарели, ялапы и вьющейся бромелии. Тут не было тропинок, за исключением тех, которые протоптали дикие звери: робкий мексиканский мазаме note 1 и его извечный враг — коварный койот.

Одной из этих тропинок я и решил довериться. Извилины ее не замедлили сбить меня с толку.