Вождь окасов   ::   Эмар Густав

Я пустил свою лошадь галопом, желая проехать до наступления ночи, просеку, которая простиралась в длину более чем на два километра и которой особенно предупреждал меня остерегаться мой хозяин. Это место, пользовавшееся дурной славой, имело зловещий вид. Мескиты, акации и кактусы составляли его скудную растительность. Повсюду побелевшие кости и кресты, воткнутые в землю, обозначали места, на которых совершены были убийства. За просекой расстилался обширный луг, называемый Львицей и населенный животными всякого рода; на этом лугу, поросшем травой, по крайней мере в два фута вышины, изредка росли группы деревьев, на которых щебетали тысячи скворцов с золотистым горлом, кардиналы и голубые птицы.

Я торопился добраться до Львицы, которую уже усматривал издали: но прежде мне надо было проехать просеку. Осмотрев свое оружие, бросив кругом внимательный взгляд и не приметив ничего подозрительного в окрестностях, я пришпорил лошадь, решившись, если встретится опасность, продать мою жизнь как можно дороже. Между тем солнце быстро опускалось за горизонт; красноватое пламя окрашивало своими изменчивыми переливами вершины лесистых холмов: свежий ветерок колебал ветви деревьев с таинственным шелестом. В этой стране, где нет сумерек, ночь скоро должна была окружить меня своим густым мраком. Я проехал почти две трети просеки и уже надеялся достигнуть целым и невредимым Львицы, как вдруг лошадь моя отпрыгнула в сторону, подняв уши и сильно фыркая. Внезапный толчок чуть было не выбил меня из седла. Только с величайшим трудом удалось мне наконец управиться с моей лошадью. Как всегда случается в подобных обстоятельствах, я инстинктивно отыскивал вокруг себя причину панического страха животного.

Скоро мне открылась истина. Холодный пот выступил на моем лице и трепет ужаса пробежал по всему телу при страшном зрелище, представившемся моему взору. В десяти шагах от меня, под деревьями, лежали пять трупов. В числе их находились женщина и молодая девушка лет четырнадцати. Эти пять человек принадлежали к белой расе. По-видимому, они долго и упорно сражались, прежде чем пали. Тела их были в буквальном смысле слова покрыты ранами: длинные стрелы, с извилистыми выемками, выкрашенные красной краской, торчали в убитых. Жертвы были скальпированы. Из груди молодой девушки, разрезанной накрест, было вырвано сердце. Это было дело индейцев, их кровавого бешенства, их закоренелой ненависти к белым. Форма и цвет стрел показывали, что это были апачи , самые жестокие грабители пустыни. Около трупов я заметил обломки повозок и мебели. Несчастные, убитые с этой ужасной утонченностью варварства, без сомнения, были бедные эмигранты, ехавшие в Кастровиль.

При виде этого раздирающего душу зрелища, сердце мое наполнилось состраданием и горестью. Ястребы и коршуны, привлеченные запахом крови, медленно кружили в воздухе над трупами со зловещим криком радости, а в глубине просеки начинали глухо рычать волки и ягуары.

Я осмотрелся. Все было спокойно. По всей вероятности, апачи напали на эмигрантов во время их отдыха. Распоротые тюки лежали еще в некотором порядке, а огонь, возле которого находилась груда сухих сучьев, еще догорал поодаль.

«Нет, – сказал я сам себе, – чтобы ни случилось, я не оставлю христиан без погребения; не дам им сделаться в этой пустыне добычей диких зверей!»

Приняв это решение, я немедленно принялся за дело. Спрыгнув на землю, я спутал ноги моей лошади, дал ей корма и бросил охапку сучьев в костер, который скоро запылал так, что пламя столбом поднялось к небу.

Между вещами, оставленными индейцами, как не имеющими для них никакой цены, находились лопатки, заступы и другие земледельческие инструменты.