Западня   ::   Сабатини Рафаэль

Доминиканцам-клирикам было положено носить белые одежды с наплечниками и капюшоном; во время проповеди и при выходе за стелы монастыря клирикам полагалось поверх белого надевать черное одеяние. Доминиканцы-миряне обязаны были носить белые одежды с черными наплечниками и капюшоном] , столпившихся у большого алтаря, словно стадо испуганных овец. Он остановился и, подняв над головой фонарь, строго окликнул их:

— Эй вы, там!

Орган тут же умолк, но колокол наверху продолжал звонить. Мистер Батлер обратился к ним на французском:

— Чего вы боитесь? Почему вы убежали? Мы — друзья, британские солдаты, ищем ночлег.

В нем уже зрела смутная тревога, и он, хотя и с трудом, начал соображать, что, пожалуй, поступил опрометчиво и что насильственное вторжение в монастырь — проступок серьезный.

От толпы отделилась фигура с четками в руках и, шурша одеждами, двинулась к ним с величавой грацией. Что-то в этой фигуре приковало внимание лейтенанта; вытянув шею, он широко раскрыл глаза, трезвея от внезапно охватившего его страха.

— Я полагала, — послышался мягкий, спокойный женский голос, — что двери монастыря священны для британских солдат.

У Батлера перехватило дыхание, и, уже совершенно протрезвев, он до конца осознал весь драматизм случившегося.

— Боже... — с трудом выдохнул лейтенант и, не в силах более сдерживаться, бросился к выходу.

Но, на бегу, будучи в ужасе от собственного святотатства, не в состоянии стряхнуть внутреннее оцепенение, а может, сомневаясь в увиденном и услышанном, он продолжал оглядываться на фигуру аббатисы, в результате чего налетел на колонну и, покачнувшись, без чувств грохнулся на землю.

Его солдаты этого не заметили, потому что, как только их командир повернулся, осознавая свою долю участия в содеянном, они стремительно ретировались, не останавливаясь и не оглядываясь, тем же путем, которым пришли, полагая, что лейтенант следует за ними.

Впрочем, для спешки у них была и другая причина: из монастырского сада донесся гул толпы и голос сержанта Фланагана, громко звавшего на помощь.

Они появились как раз вовремя. Тревожный звон церковного колокола сделал свое дело. Сбежалась огромная толпа негодующих жителей Таворы, вооруженных кольями, косами и резаками, уже подбирающаяся к сержанту и его товарищам, которые, не совсем понимая причину такого сильного гнева, но вполне осознавая его чрезвычайную серьезность и опасность, отчаянно защищали лошадей. Стремительный бросок драгун — и вот они уже в седлах — все, кроме лейтенанта, чье отсутствие неожиданно обнаружилось.

Фланаган решил вернуться за ним и уже собирался отдать соответствующий приказ, когда внезапный натиск орущей, волнующейся толпы отрезал их от галереи, ведущей к часовне. Зависшая в самой высокой точке неба луна слабо освещала место готовящейся схватки, сплотившихся и обнаживших свои сабли драгун, словно утес, возвышающихся над накатывающим на них морем беснующихся людей.

Фланаган, привстав на стременах, попытался обратиться к жителям. Но он не знал, что им сказать, чтобы успокоить, по-португальски он не мог двух слов связать. Какой-то крестьянин попытался полоснуть его кривым садовым ножом, но, получив удар саблей плашмя, без чувств свалился на землю.

Толпа взорвалась яростными криками и надвинулась на драгун.

— Да послушайте же вы, кровожадные мерзавцы! — закричал Фланаган. — А, черт бы вас побрал! — И, в отчаянии махнув рукой, он скомандовал: — В атаку! — пришпорив коня.

Но отряду не удалось выбраться. Толпа сдавила солдат тесным кольцом, и в саду, символизировавшем до сих пор мир и благочестие, залитом холодным лунным светом, началась жестокая схватка.