Зима на разломе   ::   Динец Владимир

Ну можно ли было не схулиганить в такой ситуации? Поэтому я стал легонько поглаживать ее ножку от ступни до колена — дальше дотянуться не удавалось.

Казалось, она действительно спит, но, внимательно приглядевшись сквозь ресницы, я заметил, что ее веки чуть-чуть напряглись. Тогда, продолжая ласкать ее голень ладонью, я носком ноги осторожно провел по внутренней стороне ее обтянутого джинсами бедра. Со стороны было невозможно ни о чем догадаться, но я-то почувствовал, как напряглась ее стройная ножка, и видел, что она еще сильнее зажмурилась и прикусила губу. На ее нежных щеках появился слабый румянец, почти невидимый в желтовато-сером свете, пробивавшемся сквозь мутные оконные стекла.

Через минуту, окончательно убедившись, что она приняла правила игры, я медленно-медленно, ухитрившись не пошевелить плед, вытянул ногу и стал гладить девушку большим пальцем сквозь жесткую ткань ширинки. Спешить нам было некуда.

Поезд все выстукивал свою монотонную песню, обманутые нашим молчанием «дуэньи»

читали по толстому роману, а мой палец терпеливо массировал очаровательной спутнице лобок, пах и нижнюю часть попки.

Где-то через полчаса она не выдержала, сделала вид, что потягивается во сне, и при этом ухитрилась незаметно расстегнуть штанишки. Потом со скоростью минутной стрелки, следя из-под полуприкрытых век, чтобы плед оставался неподвижным, девушка приспустила джинсы. Еще через полчаса она вздохнула и, продолжая ласкать мою ногу прохладными пальчиками, завела мой неутомимый палец в свою истекающую соком норку.

Как ей удалось сдержаться в течение следующих трех часов, не знаю. Она то краснела, то бледнела, закусывала губу, судорожно вздрагивала, жмурилась, закатывала глаза под веками, царапала ногтями мою голень, но ни разу не застонала и не сделала слишком резкого движения. Несколько раз она в изнеможении заставляла меня убрать палец, но через минуту жадно хватала его и засовывала обратно, словно вцепившийся в шприц наркоман. Голубые тени медленно проступали под ее пушистыми ресницами. Наконец она решительно отодвинула мою ногу, осторожно натянула штаны и, кажется, уснула по-настоящему.

Ее мать и тетка дремали, выронив книжки, но время от времени то одна, то другая вскидывала голову, всматривалась в нас и снова начинала клевать носом. Я встал и вышел в коридор. Скучные равнины Румынии тянулись до потемневшего горизонта.

Вдруг дверь открылась, и моя спутница тихо выскользнула из купе. Взяв меня за руку, она быстро отвела меня в вагонный туалет, села на унитаз, спустила мне штаны, два раза сделала быстрый неумелый минет и исчезла, не дав даже поцеловать себя. Когда я вернулся на свое место, вся троица весело болтала, уплетая классический железнодорожный набор — курицу, крутые яйца и отбивную из помидоров. До последней станции перед болгарской границей оставалось сорок минут.

Мне все же удалось незаметно засунуть девушке под носок клочок бумажки с московским телефоном, но она или никогда им не воспользовалась, или не застала меня дома. С тех пор прошло много времени, но я все еще жалею, что наше знакомство было столь поверхностным и мимолетным. Мы не только не знаем имен друг друга, но даже ни разу толком не встретились взглядом.

«Идиот, — грыз я себя в течение всего следующего дня, пересекая с бесчисленными пересадками Болгарию. — Оставил дома такую девочку — нежную, любящую, страстную, самую лучшую на свете! Будешь теперь полгода перебиваться дурацкими подростковыми извращениями, да и этого, наверное, больше не обломится…»

Турецкую границу я перешел пешком. В трудные минуты хорошая прогулка всегда помогает мне вытащить себя из плохого настроения, даже если дождь льется за шиворот, а проносящиеся мимо машины обдают грязью.