Зорро. Рождение легенды   ::   Альенде Исабель

Предки де ла Веги сражались с маврами под знаменами католических королей Изабеллы и Фердинанда и проливали кровь за Испанию, но в награду за отвагу не стяжали состояния, только честь. После смерти отца старший сын унаследовал фамильное поместье — столетнее здание из резного камня на клочке сухой земли в Кастилии. Средний брат посвятил себя церковному служению, а младшему выпало на долю стать солдатом — для молодого человека из такой семьи не было другой участи. В уплату за доблесть, проявленную в Италии, Алехандро получил маленький мешочек с золотыми дублонами и приказ отправляться в Новый Свет. Так капитан оказался в Верхней Калифорнии, где ему предстояло искать лучшей доли. Он прибыл туда, сопровождая донью Эулалию де Кальис, супругу губернатора Педро Фахеса, прозванного Медведем за свирепый нрав и любовь к охоте, на которой он собственноручно убил немало этих зверей.

Падре Мендоса слышал немало сплетен о знаменитом вояже доньи Эулалии, дамы столь же дурного нрава, как и ее супруг. Караван сеньоры преодолел расстояние между Мехико, где она жила как принцесса, и Монтерреем, мрачной и неуютной крепостью, где ее ожидал супруг, за полгода. Караван продвигался вперед черепашьим шагом, волоча за собой целый обоз запряженных быками повозок и несметную вереницу мулов с поклажей; по пути в каждом городе она устраивала великосветский праздник, обыкновенно длившийся несколько дней. Говорили, что эксцентричная дама купается в ослином молоке и красит волосы; что она переняла у венецианских придворных красавиц моду на каблуки и румяна; что она отдавала встреченным по пути нагим индейцам свои шелковые наряды, но не из христианского милосердия, а из простого мотовства; и, в качестве апофеоза ее скандальной славы, прибавляли, что сеньора пленилась бравым капитаном Алехандро де ла Вегой.

— Но кто я такой, чтобы судить эту женщину, всего лишь бедный францисканец, — заключил падре Мендоса, искоса посматривая на де ла Вегу и невольно взвешивая про себя, сколько правды в этих слухах.

В своих письмах в Мехико, к руководителю миссий, священники жаловались, что индейцы предпочитают ходить нагими, жить в соломенных хижинах и охотиться при помощи луков и стрел, не признают ни образования, ни государства, ни религии, не уважают власть предержащих и целиком посвящают свою жизнь удовлетворению бесстыдных желаний, как если бы их не омыла чудотворная вода крещения. Упорство, с которым индейцы держались своих привычек, вне всякого сомнения, было делом рук сатаны, и поэтому на отступников обычно охотились как на диких зверей, а затем наказывали их плетьми, чтобы преподать им учение о любви и прощении. Но в годы бесшабашной юности, еще до того, как стать священником, падре Мендоса и сам был не чужд постыдных желаний и потому жалел туземцев. Кроме того, он втайне восхищался прогрессивными идеями своих соперников — миссионеров ордена иезуитов. Падре Мендоса не походил на других клириков, возводящих невежество в ранг добродетели. Несколькими годами раньше, готовясь принять на себя руководство миссией Сан-Габриэль, он с величайшим интересом прочел записки некоего Жана Франсуа Лаперуза [4] , путешественника, изобразившего новообращенных в Калифорнии грустными, лишенными собственной воли и духа людьми, которые напомнили ему сломленных негритянских рабов с карибских плантаций. Испанские авторитеты полагали, что суждения Лаперуза столь пессимистичны оттого, что автор был француз, но на падре Мендосу они произвели неизгладимое впечатление. В глубине души священник верил в прогресс почти так же, как в Бога, и потому решил превратить миссию в образец процветания и оплот справедливости. Он намеревался завоевывать новых адептов посредством убеждения вместо лассо и удерживать их добрыми делами вместо плетей.