Зорро   ::   Волков Александр

Тилькуате прислушался к звукам, опустил голову, словно вбирая их в себя, и вдруг выпрямился, запрокинул лицо к низкому закопченному потолку и, напружинив острый кадык, испустил долгий заливистый вопль, от которого затрепетали и погасли огоньки коптилок над бильярдным столом, а кони, привязанные к коновязи при входе в таверну, беспокойно заржали и забили копытами по земле. Когда эхо этого безумного клича наконец замерло, пометавшись между лесистыми холмами, со всех сторон обступавшими Комалу, Роке звонко хлопнул в ладоши, Висенте ударил по струнам, и Тилькуате, чуть склонив голову в сторону гитары, низким голосом пропел тягучую неразборчивую фразу, в которой все, кроме Роке, разобрали только одно слово «Монтесума».

— И охота тебе в сотый раз слушать этот индейский бред, — угрюмо пробурчал Мигель Каррера. — Всем известно, что их хваленый царек Монтесума был трусом и предателем, а сплетням про его безумные сокровища, якобы затопленные в каких-то местных озерах, сейчас не верят даже десятилетние мальчишки.

— Мигель прав, — подхватил Бачо, — индейцы передают эту сказку из поколения в поколение уже лет двести, но никто из тех, кто поверил в нее и кинулся на поиски, не нашел ни черта, кроме лихорадки или змеиного укуса…

— Индейцы нарочно сочинили эту легенду, чтобы губить доверчивых кладоискателей, — громко, почти перекрыв голос певца, заявил Годой.

— Может быть, все может быть, — прошептал Роке, покачиваясь на высоком табурете в такт песне Тилькуате и не сводя пристального взгляда с каменного лица индейца. — Слышал, они тебе не верят, — заявил он, когда старик умолк.

Тилькуате молча поднял стакан над стойкой и влил в себя остатки виски.

— Они говорят, что вы, краснокожие бестии, кормите нас, белых, баснями, — продолжал Роке, подвигая Розине пустой стакан и делая ногтем отметку на его захватанной грани.

— Пусть думают, что хотят, — сказал Тилькуате, потухшими глазами глядя на льющееся в его стакан виски.

— Но неужто тебе плевать на то, что белые будут считать вас болтунами и пустозвонами? — поинтересовался Роке, наклоняясь к старику и подвигая к нему стакан.

— У белых жадные уши, — сказал Тилькуате, — они не слышат в наших песнях ничего, кроме слова «золото».

— Ты хочешь сказать, что весь этот бред про оленей и ягуаров тоже что-то значит? — спросил Роке.

— Бред ничего не значит, — тупо пробормотал Тилькуате, склоняясь над своим стаканом, — а если что-то что-то значит, то значит, это не бред…

— Вы слышали? — усмехнулся Роке, оглядываясь на присутствующих. — Смех, да и только

— Смех, да не только, — негромко протянул Мигель, не сводя глаз с индейца. — Одно из двух: либо старик полный идиот, либо он умнее всех нас вместе взятых…

— Уши не слышат, глаза не видят, ослепленные сверканием золота, — продолжал Тилькуате, — пустые, жадные, выпученные глаза белых — о-хо-хо!

Старый индеец захохотал скрипучим деревянным смехом, покачнулся и едва не рухнул под стойку вместе с табуретом.

— Но-но, потише! — оборвал Роке, подхватив его под локоть. — Не забывайся!

— Не верят! Говорят: сказки! сказки! — и-хи-хи!.. — Тилькуате обернулся к Роке и, глядя на игрока черными блестящими глазами, тонко захихикал ему в лицо.

— Тогда докажи, что это не вранье! — прошептал Роке, едва шевеля внезапно пересохшим языком и вновь передавая Розине опустевший стакан.

Та молча наклонила бутылку и стала лить виски, дробно стуча горлышком о стеклянный край. Когда стакан наполнился, Тилькуате протянул к нему руку и так крепко обхватил пальцами его грани, что стекло хрустнуло и виски прозрачной лужей разлилось по стойке.

— Так трескается человеческий череп в руке могучего Уицилопочтли, — сказал он, глядя перед собой тяжелым немигающим взглядом.