22 июня над границей   ::   Наумов Сергей

Он думал, что расстроит боевой порядок врага, сбив головной самолет, что, возможно, кто-то из фашистов полезет за ним на высоту в драку. Но этого не случилось. Строй вражеских машин оставался безукоризненно правильным, а непрекращающийся огонь из пулеметов заставил Устьянцева подняться еще выше.

Он оглядел небо и заметил ниже себя карусель из нескольких самолетов.

"Пока я набирал высоту и уходил в облачность, нашим пришлось вступить в бой с истребителями. Конечно же "юнкерсы" шли под прикрытием. Так было в Испании, во Франции. Так было над Англией. Так было везде. И у нас они не изменили себе. Значит, я один. А их?.. Сколько же их?".

Устьянцев насчитал пять клиньев. Двадцать пять машин. Нет, теперь двадцать четыре. Ведь один он уже сбил.

"Несмотря на сильный обстрел, нужно атаковать. Устьянцев нырнул в огненную стену. Самолет рвануло. Что-то ударило по нему сильно и резко.

Устьянцев похолодел: "Сейчас они поймают меня в двадцать четыре прицела, и тогда..."

Обожгло ногу. Разлетелся вдребезги фонарь кабины. Сотни свинцовых ос терзали самолет Устьянцева. Он продолжал мчаться вниз, прямо на головную машину второй пятерки. Длинной очередью Устьянцев достал левый мотор "юнкерса". Было видно, как пламя растекается дальше по плоскости, льнет к его кабине.

"Нужен еще один, и тогда... А что тогда?"

Едва Устьянцев успел подумать о третьем "юнкерсе", как по фюзеляжу ударило с такой силой, что вырвалась ручка управления. И сразу заныла нога.

"Ранен!" – мелькнуло в голове.

Он выровнял машину и попытался уйти на высоту.

Под ним разорвался снаряд. Устьянцев чувствовал, как "ЛаГГ" теряет скорость. Летчик посмотрел вниз и увидел, как от первой пятерки отделились два "юнкерса" и устремились вверх.

"Они догадались, что мой самолет поврежден, и хотят добить. Я не могу уйти от них, у меня нет скорости".

Облака плыли с запада. Они были внизу. А наверху, словно гигантская электрическая лампа, сияло солнце.

Устьянцев продолжал набирать высоту. Две вражеские машины неотступно следовали за ним. Летчик взглянул на высотомер. Скоро "потолок". Машина начнет проваливаться.

Устьянцев подумал, что не имеет права сейчас погибнуть. Нужно вернуться в полк. Началась война. Она не будет короткой. Он еще не совсем понимал – почему. Но щемящее чувство тревоги, возникшее в начале боя, когда он увидел клинья вражеской эскадрильи, не проходило. Фашисты начали войну хладнокровно, уверенно, словно знали что-то такое об этой войне, чего не знал Устьянцев. Он сбил две машины, и это можно назвать победой. Нет.

Если он выживет сейчас, тогда только это будет победа. Нужно прижаться к земле. Для этого придется еще раз пройти сквозь плотный огонь.

Устьянцев медленно развернул самолет навстречу "юн-керсам", прибавил обороты мотору, прильнул к прицелу и пошел точным прямым курсом в лоб первого вражеского самолета. Фашист понял Устьянцева и резко отвернул машину. Она чуть запрокинулась и подставила пулемету Устьянцева серое бронированное брюхо. Устьянцев ударил по хвосту длинной очередью и увидел, как пули рванули обшивку плоскости "юнкерса". Он никогда раньше не видел такого. Светлые брызги разлетались фонтанчиками там, куда попадали пули, – точно мощные невидимые сверла, внезапно приставленные к плоскостям самолета, заработали разом по чьей-то команде.

Внезапно Устьянцев почувствовал головокружение. От перегрузок, напряжения и потери крови перед глазами запрыгали разноцветные круги. Сквозь них просвечивало оранжевое солнце.

Раненая нога онемела. Через разбитый фонарь в кабину врывался ветер. Самолет сильно встряхивало, и казалось, что вот-вот он весь развалится. Стрелки свободно метались на доске приборов.

Все это Устьянцев видел и чувствовал будто сквозь сон.