Смерть русского помещика   ::   Конан-Дойль Артур

Но угрозы Дмитрия, как и теоретические рассуждения Ивана, не свидетельствуют об их вине, как раз наоборот, они доказывают их невиновность. И последнее. Вспомните, Уотсон, действия Ивана после возвращения в Ско-то-при-го-ньевск. Черт побери! - не выдержал Холмс. - Названия городов у русских так же труднопроизносимы, как их фамилии. Однако я отвлекся... Итак, вспомните действия Ивана, подчеркиваю, действия, а не слова, в правдивости которых при желании можно усомниться. Его визиты к Катерине Ивановне, первый и второй приход к Смердякову, короткий разговор с Алешей - все это доказывает, что он не только не убивал отца, но убежден, что убил Дмитрий. Помимо прочего, и авторский голос Достоевского уверяет нас в этом. А теперь резюме: как и Смердяков, Иван мысленно убивал отца, и не раз, но Иван невиновен, хотя, поверив лакею, приходит к осознанию своей вины и перед отцом, и, в большей степени, перед безвинно арестованным Дмитрием; как результат, железный характер Ивана ломается, и рассудок его погружается во мрак помешательства. "Прощайте, прежний смелый человек!" - вот последние слова Смердякова, адресуемые Ивану.

Холмс замолчал. Меня колотил озноб. Я сказал, запинаясь:

- Но тогда... Но это невозможно! Вы отдаете себе отчет в этом?!

- Почему? - Шерлок Холмс коротко взглянул на меня и тут же отвел глаза. - Помилуйте, Уотсон, почему вы так уверены в невиновности Алеши?

- Алеша - средоточие всего лучшего, что есть в людях. Я был так возмущен диким, кошмарным предположением Холмса, хуже того, его уверенностью и его спокойствием, что не посчитал нужным скрывать своего отношения к его словам. - Я, как и вы, Холмс, принадлежу к английской церкви, а потому мне чуждо учение гуманного православия, противостоящее закостенелости православия официального, однако младший Карамазов как носитель этого учения мне импонирует. Более того, многое, что говорит Алеша, созвучно моим мыслям и убеждениям. Какой верой, каким сознанием собственной правоты проникнуты его слова у камня в эпилоге романа! Сколько доброты в его призыве к сгрудившимся вокруг него мальчикам? Какая кротость!

- И этой кротостью, этим смирением, - перебил меня Холмс, - продиктован его возглас: "Расстрелять!"

Я ошеломленно смотрел на Холмса и чувствовал, что задыхаюсь.

- Не забывайте об этом крике души, - продолжал Шерлок Холмс. - Когда Иван поведал младшему брату историю о мальчике, затравленном собаками, тот ни секунды не колебался в определении наказания, отбросив в сторону свои религиозные воззрения.

- Любой на его месте сказал бы то же самое! - убежденно заявил я.

- Не думаю.

- Вы циник, Холмс.

- Я реалист, Уотсон. Алеша в вашем представлении человек, по сути, являющийся идеалом. И вы не желаете разрушать сложившийся образ, не желаете видеть в нем, в его поведении и словах каких бы то ни было изъянов. Но их вижу я. И допускаю, что, произнеся свой приговор, Алеша показал на мгновение свое истинное лицо, скрытое до поры под маской благочестия. Прав Алеша, правы вы, что поступок неведомого помещика заслуживает самой суровой кары. Но дело не в этом, Алеша мог - понимаете, Уотсон, мог! - вынести приговор человеку, даже если того правильнее назвать зверем.

Дорогой Уотсон, я убежден, что зло и добро равно существуют в человеке, находясь в постоянной непримиримой борьбе. И Алеша не исключение. Пока рядом был отец Зосима, в душе Алеши брало верх добро.