Аллергия   ::   Смехов Вениамин Борисович

Не позволил! Не дал в себе мужика почувствовать! Сам переступил через порог, и сам же скапустился: аллергию признали врачи! Софья Семеновна из диспансера, своя баба, честно мне сказала: помрет он, паршой покроется, гони его от его места преступления, меняй ему климат – глядишь, и думы поменяет, чесотка кончится, обмороки пройдут…

Пишу вам, а напротив – он. Жили мы вместе, а выходит – все врозь. Был чужой мужичок, все получил от семьи, вырос в человека и сам придумал расчет: пожар вместо благодарности, чесотка вместо честного труда».



…А за окошком поезда – дождик закрапал…

– Этого еще мне не хватало! Скоро выходить, чего доброго, простужусь перед поездкой, ах ты, черт возьми…

– Лер! – вынырнул Дима из воспоминания. – Лер, а ты что все «я» да «я»' А если мы оба простудимся?

– Чего? – она сгримасничала на него, как на Чебурашку. – Я – это я, а ты – это ты… Ну?

– Вот тебе, Лера, и «ну»! – это вдруг в нем возник юморист-затейник (как вскоре выяснилось, совсем некстати). – Я говорю: что ты всё «я» да «я»! Да ты ж, Лер, не одна на свете! Ты попробуй хоть раз «мы» скажи: «Мы с тобой, Щелкунчик, простудимся, боюсь» – и увидишь, как хорошо будет…

– Чэво?! – это она придвинулась рассмотреть Чебурашку. – Ну-ка, ну-ка, мямли до конца!

– Зачем это мямлить, я тебе сочувствую, и все. Сказала бы «мы», другой раз – «мы», третий раз – «мы», глядь – и уже веселее. Ты оттого никогда и не веселая, а только во, – он указал на придвинутое лицо и удачно его скопировал, – «чэво?», «дрянь», «все сволочи»… – Дима захохотал и полез было обнять жену – мол, как я тебя дружеским шаржем-то…

Гром и молния! Разверзлись жерла дремавших орудий. Разворот, прицел, огонь из всех берданок… Словесные снаряды – осколки в мозгу: «…раздило… онок! учка… ребло… лемени… рнуло… орник!…»

Зверя разбудил. Счастлива мама, никогда не догадается, как ее сына:

– ..очный… рчок… ухлый… велый… рять… ня… удет… рянь… ошь… усь… учий!

…Да, мама, нету такой фантазии, чтобы…

– …мызник… тлый… ойки… рести… возный… укча… онял?! Рянь… учая?!

…«Онял, онял», душа моя!… Нету фантазии у матерей, бог их хранит – не услышит мама этого оперного водопада…

И что страшнее всего в ее гневе – это поиск живой боли. Кричит, рычит, но ясно чует – слова не ранят мозолистые перепонки. И тут орудийный перерасчет, поиск нехитрый – чего более всего боится нежная душа? Дверь купе – хрясть! Нараспах! Всем, всем, всем! Говорит и показывает разгневанная жена…

– Ах ты гнилушка аллергичная! Он еще издевается над женой! Да не ежься, не ежься, мещанин мамкин, пенек поселковый! Пусть люди слышат, с кем едут! Он жену в гроб вгоняет, детей по миру расшвырял, бездельником заделался, в нищету семью вогнал – ах, у него чесотка, волдыри от фотодела, обрадовался, сутенер, на чужой шее родной жены… Тьфу, заговорилась, черт облезлый, тунеядец волдырявый, над женой издевается, слышите?! Она его корми-пои, детей расти, а он шасть под мамину юбку – Митрофанушка безродный! Вот, вот, вот он, любуйтесь, пассажиры, знаменитый фотокор, оправдал вековую лень, мерзавец, сам сжег свою лабораторию, наврал, что несчастный случай, обложился справками про аллергию и шасть – на печку к мамуле, разоритель семьи!…

Кто-то заглядывал и исчезал, а две тетки – одна в клеточку, другая в горошек – воззрились на Диму с негодованием, кивают Лере, словно сговорились.

Дима желваками играет, в полку постельную вцепился руками – холодно, а мозгам – пекло, снова приступ намечается, сил нет, страх берет, стыдно открытой двери, крика, поклепа… стыдно, мама, спаси сына… все. Помолчали.

– Ладно, нечего тут, рты разевать на чужую беду, – хлопнула дверью, засуетилась над упавшим мужем.