Анютка,Хыш, свирепый Макавеев   ::   Куваев Олег Михайлович

Я никогда не видал таких в магазинах. Мы сидели на низких скамейках, расстегнув ковбойки. Наша хозяйка где-то успела переодеться. Я вижу не очень чистое ситцевое платьишко и смешные ботинки с загнутыми носками. Смуглые руки лежат на коленях. Из-под топчана выползает лохматый щенок и дружелюбно смотрит на нас.

– Бобик, – говорит Анютка.

– Бобик?

– Бобик. – В комнате хихикнуло, как будто вспыхнула и погасла спичка. Щенок радостно тявкнул.

Мы закурили. Хыш лежит на широких досках, смотрит в потолок. Наверно, «точит» злобу на Макавеева. Окурок дугой метнулся к порогу. Хыш затихает.

Я иду по берегу. Собаки, как по команде, двигаются следом. Среди голых галечниковых куч непонятным образом растет трава. Море подталкивает к ней желтые ремни морской капусты.

Сзади стукает камень, и вперед выбегает Бобик. Он смотрит на меня преданными глазами, только ноги у него приплясывают совершенно независимо от головы.

– Ты в школу ходишь, Анютка? – спрашиваю я воздух за спиной.

– Да, – дохнуло оттуда. – В интернате?

– Да.

– Какой класс?

Ответа нет. Я оглядываюсь. Анютка стоит метрах в трех от меня, и снова я вижу только два черных, неправдоподобно блестящих сгустка любопытства: было семь чудес света, я – восьмое чудо.

– В первый?

– Не-ет.

– Второй?

– Не-ет.

– Третий?

– В первый. – Анютка застенчивой каруселью обходит восьмое чудо света.

Бестолковый Бобик пробует укусить приливную волну. Я не знаю, сколько времени мы молчим, только за это время солнце успевает стукнуться о далекие горы и снова взмывает вверх, как радужный детский шар. Отчаянная усталость подползает сзади из тундры и хватает меня за горло. Я еле успеваю добрести до избушки и упасть на нары. Колыбельный запах шкур и звериного жира уносит меня в темноту.

– Товарищ прокурор, – бормочу я. – Позовите сюда судмедэксперта. Пусть он вскроет меня, и вы увидите внутри убитые идеалы. Макавеев глушил их по голове большими кусками камня.

Просыпаюсь от кашля. Хыш сидит на нарах в майке и курит. В углу Анютка сшивает какие-то тряпочки.

– Смотри ж ты, – говорит Хыш, – до чего приспособилась к этой жизни.

Он зевает с отчаянным вывертом.

И остаток дня просто куда-то исчезает.

Хыш забрал себе «Беломор», лежит на солнышке. Греет щетинку. Под треножником безостановочно курится дым. И целый день я наблюдаю, как мелькают мимо меня ситцевое платьишко и ботинки с загнутыми носками. Анютка появляется сбоку, сзади и спереди. Она возникает на фоне стен, тундры и моря. Временами она просто повисает в воздухе.

– Пора идти, – говорю я вечером' Хышу.

– Куда? – лениво спрашивает он.

– Не меня ведь били. Тебя, Хыш, били.

– Это ты верно подметил, Гегелек.

А через минуту он вскакивает в веселом оживлении.

– Эй, мышонок, чукча твой возвращается! – кричит Хыш.

Мы втроем сидим за столом: Хыш, я и темноволосый темнокожий тихий человек.

– Ты давай, давай, – говорит Хыш и делает рукой понятный всем народам мира жест. Анюткин отец извлекает из мешка бутылку. Хыш берет на себя руководство. Раз-два-три-четыре – булькает он в свою кружку. Потом передает бутылку нам. Северный мужской обычай: каждый льет себе сам. Мы булькаем в свои кружки. Я с гордостью посматриваю на себя со стороны. Сидят взрослые мужчины, пьют спирт. Полярный охотник, бывалый человек Хыш и я. Бывалый человек и полярный охотник хмелеют. Я, наверное, тоже.

– Привет тебе от Макавеева, – пьяным голосом говорит Хыш.

– Макавеев, о-о!

– Гад Макавеев, – говорю я.

– Прибавочная стоимость, – бормочет Хыш. – Ты темный охотник, ты не знаешь, что такое прибавочная стоимость, а я знаю. Я работал однажды с оч-чень уч-ченым жуком. Он мне говорил, как раньше выдумали прибавочную стоимость. Но я умнее того жука, я понял его по-своему.