Антибард: московский роман   ::   О`Шеннон Александр

Через полчаса можно петь что-то серьезное, густое, философское. Понравиться женщинам. Про несчастную любовь, горькую долю.

Проходит час.

Горло горит, саднит, сипит. Пить. Тяжелая голова. Приходит раздражение. Что вам еще надо?! Сколько можно петь?! Блядь, слов не помню… Ну хорошо, попробуем эту.

Скоро…

Скоро все кончится. Зал обмяк, ждет. Еб вашу мать. Из последних сил. Еще чуть-чуть. Пару песен. Усталость. Мутотень в голове. Пальцы болят. Ненавижу. Ну, давай.

Последнюю.

Изо всех сил. Выжми из осипшего горла. Под занавес. Сейчас умру. Спел.

Спел, блядь!

«Спасибо, спасибо! Приходите на мой следующий концерт, который состоится…»

Облегчение. Боже, какое облегчение! Можно выпить. Надо выпить. Скорее! Зрители встают – сытые, удовлетворенно порыгивая. Утирают текущую по подбородкам кровь, клыки убираются в десны. Теперь я даже люблю их.

Спасибо, спасибо!

Любовью жертвы. Расслабиться.

Мне вообще-то все равно, с кем пить. И тут из-за столика зашумели, замахали знакомые женщины, приглашая присоединиться. Там-то я и познакомился с Крюгером.

Он сидел в окружении одалисок и пил водку. Царапнул меня пьяными глазами, оценивая. Я кое с кем вяло поцеловался. Крюгер напрягся: соперник! Нас познакомили. Я не выразил решительно ничего, а Крюгер тут же стал нервно острить по поводу моих песен.

Я понял: заревновал.

Они ведь страшно ревнивы, все эти барды и поэты. Даже самые хуевые из них желают получить свою долю славы и поэтому аплодисменты в чужой адрес воспринимают как кусок, вырванный у них изо рта. А когда дело доходит до поклонниц, они становятся отъявленными самцами. Они оберегают свои даже самые жалкие гаремы с ревностью старых гамадрилов.

Но мы с Крюгером были равные соперники.

На его стороне были легендарность как поэта, многочисленные пьяные похождения и целые толпы выебанных в каэспэшных палатках баб. А на моей стороне – относительная молодость, высокий страстный голос и будоражащая, как запах спермы, таинственная слава извращенца.

Крюгер все никак не мог угомониться, он хотел послушать некоторые разъяснения по поводу моей позиции как автора, но я честно сказал: «Да мне по хую!»

Мне и правда было по хую.

Я устал объяснять, что я не гомосексуалист и не участвовал в садомазохистских оргиях с боевиками ИРА. Что это душу моего лирического героя давно ждет Ад, а тело его когда-нибудь сгниет от СПИДа. «Давай-ка лучше выпьем!»

И достал свой коньяк.

Женщины смотрели на нас влюбленными глазами. Незримо бросили между разгоряченными джигитами кипенно-белый лоскут трусиков. Крюгер остыл. Расслабился. Но смотрел еще подозрительно. Может, думал про камень у меня за пазухой.

Но я предложил выпить еще.

Женщины завладели разговором, зачастили, запиздили. Они пили домашнее вино из пластиковой бутылки. Мне тоже стало хорошо. Мне понравился гордый, подозрительный и ревнивый, как ребенок, Крюгер. Мне нравились восторженные, как дети, женщины. Любовь заполнила мое сердце, заволокла глаза. Мне захотелось кого-нибудь выебать, поделиться своей любовью. Сделать женщину счастливой. Вера сидела как раз напротив меня.

Вот эта женщина!

Так я познакомился с Верой.

Вера спит на боку, отвернувшись к стене, завернувшись в одеяло. Видна только ее макушка. Светлые волосы. А лицо? Какова она на лицо? Что-то ведь меня привлекло в ней. Они сидели за столом – Женщины Бардов.

Женщина Бардов! Кто она?

От тридцати до сорока. Высшее образование. В основном что-нибудь скорбное, приземленное: МАИ, МЭИ, МАДИ, совершенно бессмысленное для женщины. Но – студенческая пора, но – много мальчиков на курсе. Никогда не была красавицей. Но – что-то было. Доброта, широта души, может быть, лучистый взгляд. Всегда давала пьяницам однокурсникам деньги на пиво. Своя в доску.