Аптекарь (Останкинские истории - 2)   ::   Орлов Владимир

- Ну и как?

- Тело как тело, - пожал плечами Михаил Никифорович. - Женское.

- И сколько ей лет?

- Лет двадцать, - сказал дядя Валя. - Девчонка.

- Нет, нет, двадцать семь, - предположил Михаил Никифорович. - Дама в соку.

- Вот с такими щеками, - сказал Филимон Грачев. - И зубы кривые. Клыки!

- С какими еще щеками! Где клыки! - возмутился Игорь Борисович. - Она точно фея.

- Ведьма, - сказал Филимон. - Шесть букв лежа. Четвертая буква мягкий знак.

- Постойте, - сказал Серов, - она раба хозяина бутылки, да? Так чья же, выходит, она раба?

- Я понимаю твой интерес, старик, - сказал Собко Серову, - ты дал им шесть копеек.

- При чем тут шесть копеек? - обиделся Серов. - Я в теоретическом плане. Кто хозяин бутылки? И кто хозяин этой женщины?

- А мы на троих, - сказал дядя Валя. - Мы трое и хозяева.

- Тут все нужно уточнить, - продолжал Серов. - Паи-то вы вносили разные...

- Чего уточнять, - сказал дядя Валя. - Она на троих, и все. Она и сама понимает. Я ей велел: гони коньяк. Она - тут же.

- Да никто не оспаривает, дядя Валя, ваших прав, - поморщился Серов. Но вот Михаил Никифорович внес два сорок, стало быть, у него прав больше ваших.

И снова начались прения. Нам бы - кому на рынок, кому домой, к житейским обязанностям, к умственной работе, к мировым проблемам, а мы все говорили про женщину, будто у нас своих фей и ведьм не хватает в квартирах. Начали даже считать. Два сорок внес Михаил Никифорович, это все видели. Рубль сорок четыре были дяди Валины, рубль тридцать шесть Игоря Борисовича. Итого пять двадцать. Шесть копеек взяли у Серова, четыре у меня. Сумма.

- Вот и делите акции, - сказал Серов.

Собко выразил сомнение насчет Серова и меня как акционеров, заметив, что мы не вносили паи, а просто у нас взяли деньги подлинные пайщики. Я и не претендовал ни на какие права. Но нашлись защитники и моих интересов. А как быть с Филимоном Грачевым? Мог ли он считаться одним из хозяев бутылки? Или гонец и есть гонец, пусть и с пятнадцатью каплями? Подавали голоса люди, не пожалевшие мелочь на помидоры, в том числе и Кошелев, но их урезонили, сказав, что из помидоров никто не вышел. Таксист Тарабанько указал как на существенное обстоятельство на то, что именно Михаил Никифорович открыл бутылку.

- Джинн, - сказал он, - всегда служит тому, кто его выпустил.

- Джин! - проворчал дядя Валя, недовольный этим соображением. - Ты еще скажи - виски! Нам на их нравы наплевать! У них своя посуда! А у нас была водка, старорусская, понял?

И все же сомнения остались. Ясности в ситуации с женщиной в нашей компании не было.

Тогда и возникли Шубников и Бурлакин, шумные люди. Закричали:

- Здорово, дети подземелья!

Были они ровесники, прожили по тридцать пять лет, оба носили бороду и усы. Но Бурлакин, кандидат наук, математик или ракетчик, работавший в хорошей фирме, казался бородатее Шубникова. Борода у него росла лопатой и была черная, как неблагодарность. Бурлакин был известен публике и тем, что раз в четыре месяца назло врагам неделями изнурял себя голоданием. Друг его Виктор Шубников окончил когда-то кинематографический институт (выпускников и студентов ВГИКа было всегда немало в нашем автомате), или не окончил, работал на телевидении, потом был фотографом, потом массовиком на турбазе, потом кто знает кем, теперь нигде не работал, а по субботам и воскресеньям торговал на Птичьем рынке щенками. Имел в базарные дни по семьдесят, а то и по сто рублей. Кандидат наук Бурлакин ему ассистировал. С утра они скупали у мальчишек псин дворовых пород, а часа через два предлагали солидным людям благородных животных с княжескими родословными. Оба были артисты. Мы ездили на Птичий рынок смотреть их работу.