Арабский кошмар   ::   Ирвин Роберт

Судьба — это история, записанная в его сердце, в его печени и костях, и она излучает перед ним его будущее. Где-то во внутренностях каждого человека находится его судьба, болезненная, как почечный камень.

Это кисмет. Это история, которая сочиняет человека. Из судеб одних людей получаются мелкие истории, из судеб других — великие, эпические. Большие истории пожирают малые. Все мы здесь, — сказал он, поглядев вокруг, — во всяком случае почти все — эпизоды в чьей-то истории.

— Ничего не понимаю, — простонал Бэльян. — Все это так страшно и бессмысленно. Просто какой-то сплошной круговорот.

И тут кто-то пронзительно вскрикнул. Все обернулись. Голова на одном из подносов говорила сквозь шелковую оболочку.

— Быть гостем султана — всегда удовольствие, — говорила голова Кошачьего Отца, — даже только частично.

— Дух, можно задавать тебе вопросы? — спросил монах.

— Задавайте.

— Дух, каково твое нынешнее состояние?

— Я страстно желал сна, но даже в смерти не обрел его.

— Как раз так и написано: «Не все мы уснем, но все переменимся», — отозвался монах.

— Именно так.

— Теперь скажи нам, что есть или был Арабский Кошмар?

— Это болезнь, проклятие, страх и жестокий людоед — все в равной степени.

— Возможно, и так. И все же едва ли он может быть какой-либо из этих четырех вещей в общепринятом смысле, ибо, кажется, можно жить у него в рабстве не только не теряя хладнокровия, но и благоденствуя. Быть может, это идея или метафора способа существования?

Некоторое время голова молчала. Вейн между тем поднялся из-за стола и крадучись направился к каменному возвышению, на котором покоилась голова.

Затем снова раздался приглушенный голос:

— Это трудные вопросы. Вам хватает смелости предположить, что кошмар сей — всего лишь идея. Я не желаю вам противоречить. Задумайтесь, однако, ведь это идея, которая убивает, — если это идея.

Султан дрожал. Вейн медленно продвигался вперед. Монах вновь перешел в наступление.

— Это Кошмар убил венецианского художника, известного как Джанкристофоро Дориа?

— Художник, коего вы назвали, погиб от рук своих бессердечных сообщников. Его уничтожили условия заточения в Аркане. Он умер от безумия, что таилось в нем. Он совершил самоубийство. Его убили с помощью колдовства. Его одолел Арабский Кошмар. Смерть его была предопределена, и более чем предопределена. В Алям аль-Митале всегда больше причин, нежели событий. Это порождает огромное давление. Некоторые из предопределений несовместимы. Больше мне нечего сказать.

— Зачем ты преследовал англичанина по имени Бэльян после его приезда в Каир?

Но голова молчала. Вейн уже добрался до возвышения. Сдернув шелк и подняв голову за редкие растрепанные волосы, он показал ее всему залу.

— Мертвые не говорят. Уста эти сомкнуты навечно. — Потом, воскликнув: — Старик все-таки умер! — он наподдал голову ногой, и та, высоко взлетев над головами притихшей толпы, скрылась в темных верхних пределах зала.

Бэльян следил за траекторией ее полета, когда уголком глаза увидел нечто, привлекшее его внимание. Грязный белый тюрбан. Он подтолкнул локтем монаха:

— Вон там человек в грязном белом тюрбане, это чревовещатель, о котором говорили мы с Йоллом.

Мешкать монах не стал. Он поднялся и заорал:

— Держите того человека! Здесь находится шарлатан, ответственный за это надувательство!

Но все обратилось в хаос, поскольку гости бросились врассыпную, спасаясь от падающей головы, и человек без труда скрылся. Когда все снова сели, оказалось, что цыган тоже исчез. Монах был невозмутим.

— Почти наверняка выходка Веселых Дервишей. Не обращайте внимания. А теперь…

Тут вмешался давадар:

— Кстати, если уж мы заговорили о Веселых Дервишах, моя дочь Хатун видела недавно весьма необычный сон.