Артист Федор Граи   ::   Шукшин Василий

- Он надвигал на глаза кепку, засовывал руки в карманы и входил развязной походкой в "кабинет председателя колхоза". Лицо у него делалось на редкость тупое.

- "Нам, то есть молодежи нашего села, Иван Петрович, необходимо нужен клуб... Чаво?"

Все вокруг смеялись и смотрели на режиссера с восхищением. Выдает!

А Федора охватывала глухая злоба и отчаяние. То, что делал режиссер, было, конечно, смешно, но совсем неверно. Федор не умел только этого сказать.

А режиссер, очень довольный произведенным эффектом, но всячески скрывая это, говорил деловым тоном:

- Вот так примерно, старик. Можешь делать по-своему. Копировать меня не надо. Но мне важен общий рисунок. Понимаешь?

Режиссер хотел на этом смотре широко доказать, на что он способен. В своем районе его считали очень талантливым.

Федору же за все его режиссерские дешевые выходки хотелось дать ему в лоб, вообще выкинуть его отсюда. Он играл все равно по-своему. Раза два он перехватил взгляд режиссера, когда тот смотрел на других участников, обращая их внимание на игру Федора: он с наигранным страданием закатывал глаза и разводил руками, как бы желая сказать: "Ну, тут даже я бессилен".

Федор скрипел зубами, и терпел, и говорил "чаво?", но никто не смеялся.

В этой пьесе по ходу действия Федор должен был приходить к председателю колхоза, махровому бюрократу и волокитчику, и требовать, чтобы тот начал строительство клуба в деревне. Пьесу написал местный автор и, используя свое "знание жизни", сверх всякой меры нашпиговал ее "народной речью": "чаво", "туды", "сюды" так и сыпались из уст действующих лиц. Роль Федора сводилась, в сущности, к положению жалкого просителя, который говорил бесцветным, вялым языком и уходил ни с чем. Федор презирал человека, которого играл.

Наступил страшный день смотра.

В клубе было битком набито. В переднем ряду сидела мандатная комиссия.

Режиссер в репетиционной комнате умолял актеров:

- Голубчики, только не волнуйтесь! Все будет хорошо... Вот увидите: все будет отлично.

Федор сидел в сторонке, в углу, курил.

Перед самым началом режиссер подлетел к нему:

- Забудем все наши споры... Умоляю: погромче. Больше ничего не требуется...

- Пошел ты!.. - холодно вскипел Федор. Он уже не мог больше выносить этой бессовестной пустоты и фальши в человеке. Она бесила его.

Режиссер испуганно посмотрел на него и отбежал к другим.

- ...Я уже не могу... - услышал Федор его слова.

Всякий раз, выходя на сцену, Федор чувствовал себя очень плохо: как будто проваливался в большую гулкую яму. Он слышал стук собственного сердца. В груди становилось горячо и больно.

И на этот раз, ожидая за дверью сигнала "пошел", Федор почувствовал, как в груди начинает горячо подмывать.

В самый последний момент он увидел взволнованное лицо режиссера. Тот беззвучно показывал губами: "громче".

Это решило все. Федор как-то странно вдруг успокоился, смело и просто ступил на залитую светом сцену.

Перед ним сидел лысый бюрократ-председатель. Первые слова Федора по пьесе были: "Здравсвуйте, Иван Петрович. А я все насчет клуба, ххе... Поймите, Иван Петрович, молодежь нашего села..." На что Иван Петрович, бросая телефонную трубку, кричал: "Да не до клуба мне сейчас! Посевная срывается!"

Федор прошел к столу председателя, сел на стул.

- Когда клуб будет? - глухо спросил он.

Суфлер в своей будке громко зашептал:

- "Здравствуйте, Иван Петрович! Здравствуйте, Иван Петрович! А я все насчет..." Федор ухом не повел.

- Когда клуб будет, я спрашиваю? - повторил он свой вопрос, прямо глядя в глаза партнеру: тот растерялся.

- Когда будет, тогда и будет, - буркнул он. - Не до клуба сейчас.

- Как это не до клуба?

- Как, как!.. Так. Чего ты?.. Явился тут - царь Горох! - Партнера тоже уже понесло напропалую. - Невелика птица - без клуба поживешь.

Федор положил тяжелую руку на председательские бумажки.