Аттестат зрелости   ::   Изюмова Евгения Фёдоровна

Дежурный словно ждал этих слов и припечатал журнал ладонью:

- Вот так-то, гражданин Никулин Виктор Федорович, пятьдесят четвертого года рождения, освобожденный досрочно-условно. Теперь мы и с вами подробненько побеседуем.

Дежурный отпустил Окуня, взяв с него подписку о невыезде из города, и Васька дрожащей рукой расписался на бланке.

- Иди домой, мать, наверное, уже волнуется, - миролюбиво сказал сержант.

Окунь хотел возразить, что мать уже давно за него не волнуется, он - не пацан, но промолчал.

Они были в комнате вдвоем: дежурный и Васька. Токари ушли, Фитиля отвели в камеру предварительного заключения.

- Что же ты, парень, творишь, - спросил дежурный, и Васька увидел, что глаза у сержанта совсем не злые, а усталые и добрые, и лет ему, видимо, уже немало - голова почти седая.

Васька молчал.

- Мать у тебя - золотой человек, а ты ее позоришь. С Никулиным связался, пьешь, наверное... Какой он тебе друг?

У него две судимости, вот опять получит свое, а тебе не такие друзья нужны... Вот Оленьков, вы с ним из одной школы, даже из одного класса, почему ты с ним не дружишь? На девчонку-малолетку напал, парнишку ударил... За что?

Васька молчал. Да и что он мог сказать? Ему порой и самому было противно с Фитилем, но кто-то, внутри его сидящий, толкал к нему. Всем назло, И одноклассникам, и матери, и учителям. Он старался держаться независимо, даже порой нагло, хамил всем подряд, и некоторым девчонкам на танцплощадке, это даже нравилось. А в классе, он это знал, его не любили.

- Что же ты молчишь, Василий?

- А что сказать? Расплакаться – «дядя, я больше не буду»? Я ж не первоклассник.

- Вот и обидно: вон какой здоровый, а ничего не понимаешь. А мать не обижай. Я ей, знаешь, до конца жизни буду благодарен. Вот такой же, как Никулин, порезал меня, и если б не Вера Ивановна... Ну, ладно, иди.

Окунь вышел из отделения, постоял немного у ярко горевшей надписи «Милиция» и побрел домой. Автобусы уже не ходили, но Васька вышел к ближайшей автобусной остановке, постоял, ежась, и побрел дальше.

В городе была тишина, только на станции, далеко, постукивали вагоны, свистели тепловозы. От этой тишины, от черноты осенней ночи Ваське стало до жути страшно. Слезы подступили к глазам, потекли сами собой, и он шел, не разбирая дороги, по середине улицы, ориентируясь лишь на размытый свет уличных фонарей.

Он был обижен на всех. На Игоря, что стукнул его. На мать, что прогнала отца. На отца, который совсем забыл, что живут на свете два его сына - Василий и Валерка, что они любят его, а его любовь проявляется в ежемесячных сторублевых переводах - отец, Васька знал это, не платил алименты по решению суда, а сам высылал деньги. Но разве в деньгах дело? Вот пришел бы Васька домой, а там - отец, и Васька бы ему все рассказал...

Васька чувствовал себя таким несчастным, что зарыдал почти во весь голос, а слезы текли и текли по лицу горячими струйками...

Вера Ивановна не спала. Уже давно замолчал радио-динамик на кухне - ее своеобразный будильник, по которому она и вставала и ложилась спать. А Василия всё не было. Где он?

Ох, как тяжело Вере Ивановне! Она думала, что стоит лишь первый год пережить разрыв с мужем, а потом будет легче. Но легче не стало.

Тот год вспоминался ей в мельчайших подробностях, день за днём. И самое первое время она всё думала, анализировала свои взаимоотношения с мужем и не могла понять, почему так произошло. Почему?! Ведь любил её Павел, это было очевидно, ухаживал трогательно и нежно. Им, студентам институтов: ему - инженерно-технического, ей - медицинского - все казалось прекрасным, а их любовь - вечной... Шли годы, рождались дети. Она всё крепче привязывалась к мужу, гордилась им, а он, оказывается, всё больше отдалялся.