Бабушка Акулина   ::   Горький Максим

---------------------------------------------

Горький Максим

Бабушка Акулина



А.М.Горький

Бабушка Акулина

Набросок

В осеннюю гололедицу, возвращаясь домой со сбора милостыни, бабушка Акулина поскользнулась, упала и сильно разбилась. Когда она барахталась на панели, пытаясь встать, её увидел знакомый полицейский, подошёл к ней и, думая, что она, по обыкновению, "выпимши", стал ругаться.

- Ишь, старая чертовка, - говорил он, - опять наклюкалась! И скоро ли только ты издохнешь? Сколько из-за тебя я разного беспокойства принял! Ах ты...

Он смотрел на неё сурово, тон его голоса был зол и резок, но бабушку Акулину всё это не смущало. Она знала, что он добрый солдат, зря её не обидит, в часть не отправит - разве первый раз ему приходится поднимать её на улице!

Он никогда не отправляет её в "каталажку", а всегда домой, если же ругается, так это ничего, - нельзя же, в самом деле, не ругать человека, который причиняет беспокойство.

И, стараясь загладить свою вину, она собрала все силы, желая подняться на ноги, но застонала, сморщилась и снова вытянулась на панели, охая и кряхтя.

- Старая швабра! - сказал полицейский и стал поднимать её.

- Никифорыч, голубчик, не тронь! Разбилась я, видно.

- Ну! Вставай! Разобьёшься ты... как же...

- Ми-илый ты мой, Никифорыч, ноженьку мозжит... правую ноженьку... не тронь, погоди! Умираю.

- Что ты, в самом деле, старуха! Как я тебя тут не трону? Лежишь на видном месте и орёшь, ну ин в уголок вон отползи, коли исправду что у тебя.

- Никифорыч, смерть моя пришла! Отвёз бы ты меня домой!

- Возись с вами, черти мохнатые! Извозчик!

Через несколько минут они оба уже ехали на извозчике. Бабушка Акулина сидела внизу пролётки и охала, а Никифорыч, мрачно насупившись, поддерживал её голову и уговаривал старуху:

- Эй, чёртова перечница! Будет уж... не скули!..

- Больно, голубчик.

- А кто виноват?

- О-ой! И деньги просыпала. Всё, старая шкура, потеряла.

- Какие такие?

- Милостыню... семь копеек!

- Эка сумма! Ф-ф! - фыркнул Никифорыч в свои рыжие усы.

- Да ведь, ми-илый! у меня народ на руках... Всякая кроха в дело идёт. Ой! вели ты извозчику-то потише ехать!

- Ты! - внезапно озлился Никифорыч, по-видимому, без всякой причины. Деревня чёртова! Аль не понимаешь, что больную везёшь? Пошёл ровней.

Он смерил спину извозчика суровыми глазами и продолжал говорить старухе уже более мягко, чем раньше:

- Народ на руках. Очень ты глупая старуха. И что тебе дался этот народ? На-арод! Рвань разная, жульё, да девки, а она народ! Дура ты, старуха, вот что, и вредная дура, - потому портишь людей... Без тебя они, глядишь, работали бы, а ты их пичкаешь... Они рады, - бабушка Акулина, бабушка Акулина! - а сами верхом на бабушкиной шее катаются. Черти! Пороть бы их! Да и тебя заодно с ними, не балуй народ. Н-да! Эй! ты... святая душа на костылях! Уснула ты? а?..

Но бабушка Акулина, откинув голову на колено полицейского, лежала неподвижно и не отвечала ни слова. Её лицо посинело, беззубый рот был полуоткрыт, глаза ввалились, и из-под сбитой с головы рваной серой шали выбились пряди полуседых волос, ещё густых и волнистых.

"А она, должно, и впрямь расшиблась..." - догадался Никифорыч, пристально посмотрев на неё. - А может, она это умерла? - вслух сказал он, обращаясь к извозчику.

Тот через плечо окинул нищую взглядом и кратко ответил:

- А бог её знает! Кажись бы, нету ещё.

- Верно, тепла потому. Всё-таки, пожалуй, её надо в больницу свезть.

- Н-ну! - сказал извозчик, - до дому-то ближе. Вон он, чай!

Никифорыч ничего не сказал. Извозчик поторопил лошадь:

- Ну ты! Плесень...

Бабушку Акулину привезли домой.